ПЕТЕРБУРГСКИЕ МОСТЫ

ПОЭТ

...На берега пустынных волн,

В широкошумные дубровы...

Александр Пушкин

Кто музы твои, от пенат совершивший побег

избранник отечества, жрец аполлоновой страсти?

Увядшей листвою просодий осыпался век,

купальнями мраморных статуй, их ног и запястий.

На мокром песке ты пророчества пишешь прутом,

гореньем сведённый с ума, как замоленный инок.

Всемирная жизнь – муравейник, кипящий трудом,

в тревожное небо растёт вавилоном хвоинок.

Объятый огнём и цифирями древний дракон,

пронзённый Георгием, чудо в волнуемом мире,

алмазным пророческим даром шута окрылён,

ночами ты пробуешь струны на краденой лире.

Жемчужины звука, фонемы алеющий зов,

улитка пространства и слуха младенческий хрящик

растут в человеческом ливне родных голосов,

свежея колодцами гласных, листвою шипящих.

Ты черпаешь тающий звук, и волнение скул

сужается искоркой в чёрном зрачке игуаны.

И ночью за тысячи миль обоняньем акул

ты чувствуешь слово, как каплю крови в океане.

Солёные судьбы, великое множество лиц

стоят, озареньем оттиснуты у изголовья.

А кипы ночами исписанных, волглых страниц

запятнаны болью и радостью, тьмою и кровью.

Во льдах семикнижий, над стаей чернеющих нот

небесной цыганкой поёт негасимая флейта.

Израненный воздух рассветных библейских длиннот

сияет скрижалями в тайном ковчеге Завета.

Из дарохранительниц ночи – заветная вязь –

горячий клавир! небеса поднимаются выше!

А утром, живой океанской водой осенясь,

мы с грохотом сдвинем столы поэтических пиршеств.

Сокол

Приму могучий холод, веющий с Востока,

покой зелёных рек и чистоту ключей,

дыхание любви – и в световом потоке

как сокола, несу молчанье на плече.

Ты шелестишь навстречь, охотник и добыча,

черней вороньих крыл, не силах онеметь

во мне, нежнейший плен преобразить в обычай...

Но ты отводишь взгляд, как Бог отводит смерть.

И я умру в тебе. Победой окрылённый,

мой сокол улетит в зенит алмазной тьмы.

Грядёт Иммануил любовью воплощённой

обнять тебя, мой вероломный мир.

* * *

Преодолеть границы сна и яви,

зажечь молитву сполохом кудрявым –

и отвести беду в пророческом кругу.

Воители небесной обороны –

в ветшающей тени древесной кроны

монахи дремлют на озёрном берегу.

Преображённая великой схимой,

спокойна гладь воды непобедимой

страницей тёмных книг, хранящих праязык.

И в бабочку живую обратится

мудрец, который бабочке приснится.

И бабочка крылом коснётся Лао-Цзы.

Индиго

Мы выбраны во сне. Искрит огниво

меж ангелом и зверем. До седьмых

колен вставать с земли. А до прилива –

сухие ливни голосеменных.

Мы – свет и тьма. Тревожа лунным

босым лучом, являемся земле

таёжным срубом, утренней Солунью,

заглавицею, белкой на стволе.

Промыты перекаты. Речью вровень,

мы крещены в холодной правоте.

И веют письменами тихой крови

кирилловы беседы на воде.

* * *

Голосами воздуха и света

хвойный лес поёт, высок и мшист.

Небеса тропинкой огнецвета

опустили бережный батист.

Спящие гранитные знакомцы,

оспины лишайников, в огне –

ангелы и реющего солнца

вечный столп, стоящий в тишине.

С драгоценным мальчиком мудруя,

как отвесный ливень, многолик,

взяв плащом сверкающие струи,

водопад уходит, как старик.

* * *

Я в эти дни изнеженных июлей

входил, как в прорубь, как в пчелиный улей,

как в нелюдимую крапиву у пруда.

Я чувствовал, как непреодолимо

меня сосёт губами сонной глины

давнишний холодок – минувшая беда.

И будущее с памятью боролось

огнём, как с тишиной – растущий голос,

как в полночи горят сухие вороха.

Я помню, как однажды на рассвете

погоней загудел полынный ветер,

и в небе варвара проснулся зверь стиха.

* * *

Страшней египетских напастей

Валгаллы разделённый кров.

Горит в тебе, силками страсти

как птица, пойманная кровь.

Когда в стремлении упорном

ты обживаешь высоту,

в тебе поёт охрипшим горлом

как птица, пуля на лету.

В небесной яме, обескрылев,

летит над полем васильков

прошитый птицами навылет

звонарь в поводьях языков.

Мы – небом узнанные дети,

когда иные видим сны,

и мы прекрасны после смерти,

когда врагом озарены.

Наш спелый сон не потревожит

его прозрачная рука,

и наша смерть ему поможет

найти любовь, как светляка.

Отшельник

Зреет заговор в недрах воды, одичалый табун –

рьяных вихрей встаёт на дыбы в мировой круговерти.

И накопленным гневом разит побережье тайфун,

и тобой расточается грань между жизнью и смертью.

Ты в затворе, в избушке заснеженной стал миражом,

и с волками ты дружен. Воздушный апостол распада,

ты аортой живешь на разрыв, и как свет, поражён

истончёнными стрелами тьмы, из орудий досады.

Как чужая расправа, ты скор и, как мир, многолик.

Хочешь имя своё удалить из рядов легиона.

В эту ночь, как под нож, запрокинешь ты к небу кадык,

точно воющий волк при луне, в пору нежного гона.

Корабельные сосны стоят парусами в снегу.

Когти лунной неясыти правят в крови человека.

Но заветный псалом оживёт в шевелении губ,

и в молчании троп, и в смиренном свечении снега.

Как дойти до сыновней любви, до горючей слезы?

Здесь должна быть звезда, но молчит её небо, чернея.

И хоть короток век и так сух чернозема язык –

дышит верное слово в тебе, как младенец во чреве.

В чистый свет босиком уходя, за собой оборви

нити тайных огней и погонь. Только звуком тревожным

слышишь пенье железа морозом в горячей крови –

это плач вековой, точно меч опускается в ножны.

Лишь до самых глубин нашу вечную слабость простить –

волчьей ямы коснётся десница Господнего гнева.

И на взмах дирижёрской руки, у распада в горсти

симфонический лес поднимает упрямые эфы.

______________________________________________

Сергей Пичугин родился на Кубани, окончил Рижский институт инженеров гражданской авиации, автор книг «Родники времени», «Колыбель», «Выбор» и других, лауреат нескольких литературных премий, организатор Международного поэтического фестиваля «Балтийская строфа». Живет в Риге.