ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ КИНО

Памяти И. А. Рапопорта

1

«Ориентир – сосна

со сломанной верхушкой»,

а значит не до сна, –

и на передовой

убитый капитан

с единственною пушкой

и с верою в груди

ведет неравный бой.

Во сне идет война

и гул ее несносен,

и кровь во сне красна –

красней, чем на миру.

Ориентир – сосна,

нет, не сосна, а сосен

вечнозеленый гул

в Серебряном бору.

Бой отгремел. Затих.

Покой нам только снится.

И снова капитан

командует во сне.

Хор ангелов поет.

Пшеница колосится.

Как если бы в раю,

а может быть во мне.

2

Еще вчера дрожал земной

под сапогами шар,

но вдруг стал болью головной

обрубленный кошмар.

Их увезли – не стало их,

как вторчермет и хлам,

однажды прямо из пивных

на остров Валаам.

Исчезли раз и навсегда.

Как если бы душа –

пятиконечная звезда

над озером взошла.

3

Я сердце на замок запру;

и голову склоня,

прикуриваю на ветру

от Вечного огня.

Нет слез – все высохли давно

и стали солью аж.

Документального кино

убитый персонаж.

* * *

Поговорим без посторонних –

не в счет полночная звезда;

холодный свет одной из Бронных

мы не забудем никогда.

Нам выпали сплошные решки

и улетели все орлы.

Сидим у двух сестер в кафешке,

где перевернуты столы.

Твоя печаль, моя тревога,

ученики не первый класс.

Ах, сестры, не судите строго,

не выпроваживайте нас.

Сварите нам покрепче кофе,

налейте коньяку по сто,

чтоб о грядущей катастрофе

уже не вспоминал никто.

А мы вам сбацаем вприсядку

и на два голоса споем.

И неразменную десятку

без сожаления пропьем.

* * *

Мы не мечтали о таком

ни в первом классе, ни в десятом:

обнимемся под потолком,

расстанемся под снегопадом.

Кружи над школой летний снег,

и не мешай ночному бденью,

где поседевший человек

танцует с собственною тенью.

* * *

Быстротечность увяданья,

умирание травы.

Притупляются с годами

ощущения, увы.

Так я думал по дороге

из больницы, где моя

мама умирала от лейкемии

а по левую руку чуть ли не до небес

простирался выгоревший

луг и глядя на него

и вдыхая сладкий запах

я понял как это ни банально

что жизнь прекрасна

потому что справедлива

и прекраснее ее только

смерть, которой нету вовсе,

смерть – синоним слова «вновь».

Только память. Только осень.

И любовь.

* * *

Сердце камнем скользит по воде,

гладким камнем, сбиваясь со счета,

не готовое к новой беде –

той, что не заржавеет у чёрта.

Тишина…темнота… ни души…

Как на сцене, но после спектакля.

Лишь о чем-то поют камыши

и о чем-то безмолвствует цапля.

Год за годом лежало на дне, –

утром плакало, вечером пело.

А потом возвратилось ко мне

и уже никого не жалело.

Прага-Вена

1

Настоящие чехи и чешки

и опять виртуальные мы;

переждем этот ливень в кафешке

и останемся в ней до зимы.

Будет ветер над старою Прагой

и вертеть и крутить флюгера

и бездомное сердце дворнягой

в тесной клетке скулить до утра.

Мы «У Швейка», как будто на Бронной,

разливным догоняясь «козлом»,

за процессией похоронной

наблюдая, взгрустнем о былом.

Были? Не были? Быль или небыль?

Замерзает сухая вода.

Левантийским безоблачным небом

мы упьемся с тобой навсегда.

Ночью хлопотной, ночью холодной

протрезвеем и станем, как все,

на прощанье, обнявшись на взлетной,

не размеченной полосе.

2

Растранжирил – бездельник и мот,

разбазарил – какая досада,

райских яблок сентябрьский мед

и прелюдию листопада.

Ничего не оставил себе,

кроме скучной тщеты на бумаге, –

остается в больном декабре

вспоминать о сентябрьской Праге.

Вспоминать и шептать, как в бреду,

европейскую метеосводку,

и литовскую на меду

ананасом закусывать водку.

А на улице + 27.

Новогодняя елка нелепа.

Смотришь на небо – чем не Эдем? –

и билет покупаешь на небо.

3

Вероятность того, что умру,

вызывает усмешку.

Я стою на осеннем ветру

и любуюсь на чешку.

И она улыбается мне:

и светло, и беспечно.

Вероятность бессмертья вполне

очевидна, конечно.

А на Вацлавской площади, вдруг

посреди листопада,

в сотый раз попаду в третий круг

вожделенного ада.

Бесконечная вечная жизнь.

Пролетело две трети!

И стоит, на копье опершись,

грустный ангел бессмертья.

Квадратное дерево

Квадратному дереву грустно:

ни влево, ни вправо, ни вверх, –

сегодня во имя искусства

унизил его человек.

Квадратное дерево или

квадратное пугало, и

его шевелюру остригли, –

всё лучшее отсекли.

Подрезали ветки, как руки,

и коротки стали они.

Смеются друзья и подруги,

и даже замшелые пни.

Квадратность сначала смущала,

стращала приходом конца,

а вскоре отечеством стала

для крохотного птенца.

* * *

Здесь всё другое: я другой,

и воздух, и язык,

и треск улиток под ногой

напоминает крик.

Я променял на ближний Ost

вдруг ставший дальним West.

Но неизменна сумма звезд

от перемены мест.

_______________________________________________

Феликс Чечик родился в Пинске, окончил Литературный институт имени Горького, стажировался в институте славистики Кельнского университета, автор поэтических книг «Мерцающий звук», «Прозаизмы», «Муравейник» и «Алтын», член Союза русскоязычных писателей Израиля. Живет в городе Натания (Израиль).