Ольга СУЛЬЧИНСКАЯ |
ПЕТЕРБУРГСКИЕ МОСТЫ
ГОРОД
Ночные деревья бегут по стене, Сквозит золотое шоссе. Тебе этот Город приснится во сне Во всей первозванной красе,
Открыв полушарья своих куполов И воздуха синий живот, Приманит, чтоб ты отзывался на зов, Когда он тебя позовет.
Он влюбит в тебя своих летних людей, Он будет тебя поощрять Клевать из ладоней его площадей И в горле его ворковать.
Ты станешь свободным – ты станешь ручным – Ты станешь опять и опять, И поездом ты заболеешь ночным, Чтоб только его повидать,
С тенями бежать по полночной стене, Купаться в лазурной листве… Тебе этот Город приснится во сне. А утром ты встанешь, как все.
Рим
Присмотрись. Не видишь? Присмотрись! А потом прислушайся: незримо Воробьями полон кипарис – Дерево таинственное Рима, Под завязку птицами набит, Как волшебная утроба. Непонятно, радость или злоба, Но внутри него – кипит!
Я прошу – а ты пообещай Мне на случай, Если стану птицей – в этот рай Попаду: трепещущий, кипучий, Полногласный, неумолчный – Рим! – Многокорневой, ветвистый – Возвращусь. Еще поговорим, Посвистим условным свистом.
Третий Рим
Обогревая ночь бездонную, Кричат фонарики: горим! Ах, ты Москва моя белоколонная. Нет, не похожа ты на Рим.
Ты вся безуглая, округлая, Как мягкий бублик буквы «О». Имперской древности величье смуглое – Тебе ненужное родство.
Ни пальме не расти на Севере, Ни ели в пламенном песке. Увы! И ты, зеленоглазый Тевере, Не старший брат Москве-реке.
На пароме «Золотой Рог»
Может быть, оно теперь уснуло – И уже навек – Розовое солнце Истанбула На изнанке век.
Закипает море в брызгах света, Пенится по берегам весна – В памяти останется лишь это, А не то, что палуба тесна.
Изнутри работает машина, Сотрясая пароход. Рядом пахнет чесноком мужчина, Шумно дышит и жует.
Никакого толку злиться – Разве что на несколько минут К нам непроницаемые лица Смуглые соседи обернут.
Вот бы так и прочие обиды Заслонили до одной Пышные береговые виды В мелкой дымке водяной.
Свобода
От трещин и выщербин на мостовой, Как пристальный взгляд, оторвавшись с усильем, Над мокрой землей, прошлогодней травой, Где мало простора слежавшимся крыльям,
Над лавками, чахлым кустарником, над Кондитерской, пахнувшей счастьем и сдобой, Над местом, где некогда был Райский Сад, Над собственной вновь обретенной свободой,
И выше – над рыжими днищами крыш: Тем ветреным берегом, где не пристанешь, Над нищенством наших случайных жилищ, Над роскошью наших любовных пристанищ,
И выше – над городом круг соверша, Чтоб крепче, верней, безнадежней проститься, И в синее небо уходит душа, Такая большая, нелепая птица.
Страговский монастырь
Упавшие яблоки спят в монастырском саду. Немыслимо все это съесть одному человеку. О, Страгов, прощай! Я другой раз к тебе не приду. И пальцем не трону текущего времени реку.
Созревшие сливы трещат у меня под ногой. И жадные осы слетаются в синее тесто. А если вернусь – так ведь я уже стану другой И не опознаю ни вкуса, ни цвета, ни места…
И стоит ли, право? На свете полно городов! И небо над каждым бывает безоблачно чисто. И Старая Прага минует меня, как любовь, Как яблоко Рая – уста записного туриста.
Осень в Праге или Исполненное завещание
В неге и злате в игрушечных Карловых Варах Осень в халате лежит на холмах и в шальварах, Курит кальян, заедает его шоколадом, Легкий дымок наблюдает мерцающим взглядом.
В Праге, как в старом шкафу, тоже спрятана сказка. Полночь часы городские заводит, и Кафка, Не доверяя друзьям, ищет спички, вздыхая, Свой поджигает роман – и горит, полыхая. Мимо чужого окна
И с чего бы вдруг по весне Сердцу заходиться в тоске? Девушка сидит на окне С телефоном в левой руке,
Под рукой бутылка вина, За окном ночная Москва. Девушка не то что пьяна, Но не то чтоб очень трезва,
Выключила в комнате свет И кого-то просит: ответь! Плачет ли она, или нет, Трудно в темноте разглядеть.
Ты проходишь мимо – иди. Не лови чужие слова. У нее вся жизнь впереди. У тебя – ночная Москва.
И так далее
Городская тоска – неизбежная спутница Одиноких прогулок по старым бульварам. То она, как мотивчик навязчивый, крутится И бежит впереди по сырым тротуарам,
То вдруг цап за рукав: «Может, в прятки? А в салочки?», В гулкой арке окликнет чужими словами, То отстанет, в сторонке присядет на лавочке, Даже сделает вид, мол, я вовсе не с вами –
И подумаешь: больше она не привяжется! Но едва звук трамвая сойдет с перепонок, Заберется вовнутрь и на сердце уляжется, И задышит спокойно, как спящий ребенок.
Слепой в Ерусалиме
Горчила местная маслина. По площадям гуляло слово. Под стенами Ерусалима Я видела его, слепого –
Он опирался на предплечье Подруги с внешностью раскосой И наслаждался птичьей речью Окрестности многоголосой.
Что думал он, турист незрячий, Лицо слегка приподымая И воздух чувствуя горячий И солнце середины мая?
Как экзотические бусы, Он наживлял на нитку знанья Чужие запахи и вкусы И новый образ осязанья?
А может, девушку хотел он Свою порадовать – и страстно С ней вместе ощутить всем телом Объем подвижного пространства,
В обжитом наскоро отеле Ловить ее, раскинув руки, Выделывая на постели Неописуемые трюки,
Будить ее гортанный голос И вслушиваться в быстрый шепот, Пуская память в рост, как колос, Удваивая каждый опыт,
И знать, сцеловывая с кожи Пыльцу мелькнувшего пейзажа, Что с ним она получит то же, Что и с другим – и больше даже?
А может, все не так, иначе. Лишь тайна бережет свободу. Уже спешил турист незрячий Со спутницей к экскурсоводу,
Поодаль поджидал автобус В плавучем выхлопе бензина И чуть покачивался глобус Под стенами Ерусалима.
И немного музыки напоследок
Стряхнули бабочек цветущие каштаны – И словно скрипочка прошлась над мостовой. Помянешь Моцарта – и вспомнишь Мандельштама С его загадочной венгерской чемчурой.
Однажды так среди других созвучий И нас окликнет кто-нибудь живой – И упасет от смерти неминучей Волшебной и нечаянной игрой.
_______________________________________________
Ольга Сульчинская окончила филологический факультет МГУ, публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и других изданиях, автор книг стихов «Amor brevis» и «Апрельский ангел», член Союза писателей Москвы. Родилась и живет в Москве. |