ЗА СТЕНОЙ КАВКАЗА

* * *

Жизни поток – вереница утрат.

Вечер немой, как бубенчик в соломе…

Что в этом мире доказано, кроме

Кровли и крови твоей, виноград?

Бренны и тщетны усилья оград,

Мирный огонь загорается в доме…

Всё в этом мире запятнано, кроме

Кровли и крови твоей, виноград.

Древний, священный исполнен обряд,

Полные чаны, селение в дреме…

Всё в этом мире забудется, кроме

Кровли и крови твоей, виноград.

Рыбная ловля на Тбиси

Жук был бирюзовым, изумрудным,

Молодым, упругим и беспутным,

Жук имел прекрасные рога.

Жизнь ему казалась дорогою,

И была воистину такою –

Жизнь и в самом деле дорога.

Жук ворвался в рябь недавней глади

Озера, где мы, забавы ради,

Порыбачить собрались с утра.

Но мальки приманкою зажрались,

И к полудню мы не сомневались,

Что сегодня к ним судьба щедра.

Жук тонул. У нас была закуска.

Иностранец – «говорить по-руска?» –

У меня застенчиво спросил.

Я ответил, выпив: «Мала-мала».

И подумал: «Если б у причала

Я тонул и Господа просил:

“Господи, услышь меня, Всевышний,

Неужели я на свете лишний,

И во цвете лет пришел черед

Мне расстаться с этим морем, небом,

Садом невозделанным и хлебом,

За который проливаю пот?!”»

Я подумал: «Для жука сегодня

Я могу быть милостью Господней,

Радостью Вселенской одарить,

Большею, чем Данте Vita Nova,

Ну, а что вернусь я без улова,

Так не всем же в выигрыше быть...»

Жук работал лапками, боролся,

О крючок упавший укололся,

Отнесло теченьем поплавок.

Ну, лови последний шанс! И жук мой

Перед самой рыбьей пастью жуткой

Зацепился, взмыл – и на песок.

Жук подсох, очухался. Не веря,

Что ему открылись жизни двери

Лапками песчинки потолок.

Вполз на ветку, прыгнул, слился с высью...

Господи, в часы прощанья с жизнью

Брось и мне Небесный поплавок...

Полководец и бабочки

Туча бабочек вспорхнула.

Я спугнул их ненароком.

Кое-где видны остатки

римских тщательных работ.

Здесь прошли войска Помпея,

сам Помпей в плаще широком,

сидя ночью на привале,

слушал сальный анекдот.

Сам Помпей в плаще широком,

или что там было в моде,

поутру поход продолжил,

о возлюбленной грустя,

и не знал великий воин

о филологе Володе,

тучу бабочек спугнувшем

пару тысяч лет спустя.

Зной палил макушку Гнея,

под которою роились

планы будущих сражений

и злокозненных интриг.

Дружно топали солдаты,

ели, пили и рубились,

но нашла коса на камень:

Юлий Цезарь – не шутник.

Впрочем, это к нашей теме

не имеет отношенья –

вот остатки той дороги:

осыпь – труд солдатских рук.

А над ней порхает туча

новогодних украшений –

конфетти, гирлянды, бусы

в хоровод сплелись вокруг.

* * *

К нам ненадолго Лондон заглянул –

С утра туман, едва видна дорога,

И дождь по пьяни песню затянул,

Сжимая тучу, как стаканчик грога.

Июль, июль, просветы в небесах,

Мозаика зонтов по тротуарам,

А дождь всё льет, всё пьет, уже впотьмах,

Короткий век свой расточая даром.

Воспоминание о Париже

Не говори мне про Париж –

Меня с ума ты этим сводишь,

Ведь там по улицам не ходишь,

А там по улицам паришь…

О, золотеющий каштан

В старинном дворике отеля,

А рядом с ним кафешантан,

И песни мадемуазель Лоран,

И песни мадемуазель Адель,

Но хочется сказать – Адели…

Не вспоминай – я всё отдам,

Чтоб оказаться снова в сквере,

И посмотреть на Нотр-Дам,

И посмотреть в глаза химере.

И снова выпить «Шардоне»

Под тентами на Монпарнасе,

И поболтать о старине

С художниками на террасе.

Не говори мне про Париж –

Меня с ума ты этим сводишь,

Ведь там по улицам не ходишь,

Ведь там по улицам паришь…

И если мне не суждено

Его увидеть – бита карта,

Ты выпей за меня вино

На старом кладбище Монмартра.

* * *

Человечек мой ласковый!

Я вчера перепил,

Руки-ноги колбасками

Я тебе прилепил,

И уродцем коричневым

Ты стоишь на столе.

Нет фигурки комичнее

На кровавой Земле.

Человечек мой, греющий

Мира мерзлую суть,

Я твой бог, не умеющий

Душу в тельце вдохнуть,

От бессильного отчества

Ты не сыщешь добра,

На твоё одиночество

Евы нет из ребра.

Человечек мой, слепленный

Сикось-накось, в канун

Вознесения светлого,

В звоне ангельских струн,

На фольге и закончится

Бренной жизни тропа,

Но бессмертно сотворчество

Божества и раба.

Автопортрет

Один мазок до сходства, до сродства,

Но свет иссяк, и вечер вполз на стекла.

Последняя декабрьская листва,

Растоптанная в месиво, промокла.

И виноградник буйный облетел

Под Рождество, а я и не заметил,

Он так был щедр, так беспощадно светел,

Что вечностью, казалось, овладел.

Один мазок… Душа моя, прости.

Темно. Я не успел тебя спасти.

_______________________________________________

Владимир Саришвили – поэт, кандидат филологических наук (диссертация на тему «Сонеты К.Д. Бальмонта»), автор стихотворного сборника «Стихи. Поэмы. Переводы» (Москва, 2010), составитель антологии «Грузинская поэзия в русских переводах XIX–XX вв.» (Тбилиси, 2003), член Союза писателей Грузии, лауреат ряда литературных премий, в том числе Пушкинского конкурса педагогов – русистов СНГ (Москва, 2003). Живет в Тбилиси.