№17 2012


Содержание


Анна Людвиг (Германия). «Я росла под надзором Атлантов…». Стихи.
Семен Каминский (США). Гудбай, Руби Тьюздэй. Рассказ.
Владимир Порудоминский (Германия). Странники. Рассказ.
Мария Розенблит (Эстония). Брошка. Рассказ.
Лариса Щиголь (Германия). Стихи разных лет. Стихи.
Инна Иохвидович (Германия). Отцовская кожанка. Рассказ.

Михаил Хейфец (Израиль). Спасти камер-юнкера Пушкина. Повесть.

Павел Грушко (США). Четверостишия. Стихи.

Алексей Ланцов (Финляндия). Перекати-море. Верлибры.

Юрий Герловин (Германия). Северная Пальмира. Стихи.

Балтийские строфы
Елена Скульская (Эстония). Триптих. Стихи.
Юрий Касянич (Латвия). Рижская метель. Стихи.
Виталий Асовский (Литва). На старом пустыре. Стихи.

Сергей Пичугин (Латвия). Времена любви. Стихи.

Молдавская тетрадь
Лео Бутнару. Открой книгу. Стихи.
Сергей Пагын. «Кончается прозрачный керосин…». Стихи.
Михаил Поторак. Корабли. Миниатюры.
Александра Юнко. Время вечернего чая. Стихи.
Вика Чембарцева. Однажды зимой. Стихи.
За стеной Кавказа
Владимир Саришвили (Грузия). «Жизни поток…». Стихи.
Тамерлан Тадтаев (Южная Осетия). Русская рулетка. Рассказ.
Молодые голоса
Полина Витман (Израиль). «листья фикуса под ногами...» Стихи.
Кристина Маиловская (Финляндия). Обыкновенное чудо. Стихи.
Голос минувшего
Ольга Бешенковская (Германия). «Знаю: Родина – миф...». Стихи.
(публикация Алексея Кузнецова)

Новые переводы
Отт Ардер. Образ жизни. Стихи.
(перевод с эстонского Елены Скульской)

Бируте Марцинкявичюте (Мар). Вильнюсский ноктюрн. Стихи.
(перевод с литовского Виталия Асовского)

Петербургские династии
Петр Ильинский (США). Следы на бетоне. Статья.
Людмила Агеева (Германия). Дети счастливого дома. Статья.

Елена Крикливец (Белоруссия). «Хочу все наши дни…». Стихи.

SnowFalling

Лариса ЩИГОЛЬ

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

* * *

Всё-то тянет нас, беспечных,

В темный лес сюжетов вечных —

И противиться не мне.

Из страны обороненной

Едет ратник, приклоненный,

Этим лесом на коне.

Бился он за страх и совесть,

И его сраженья повесть

Приумножится в веках.

Змей сдыхает, побежденный,

Ратник едет, изможденный,

Месяц едет в облаках.

Ох и тяжек подвиг ратный,

Ох и долог путь возвратный —

Конь впадает в хромоту.

Кровь течет на круп и сбрую

И на землю на сырую,

На сырую, да не ту.

Забывай меня, голубка,

За соболью, - болью шубку,

За яичко Фаберже.

Тихо звякает уздечка.

Прощевай, мое сердечко —

Не увидимся уже.

* * *

Как о самой главной моей поре,

При хорошей мине, плохой игре,

При дурной погоде и лучшем строе

Я была кому дочкой, кому — сестрою,

Кому мамой была, а кому — женой,

А кому и любовницей — бог со мной,

Я была ответчица и истица,

И летели клином ко мне жар-птицы,

А уж как прекрасен жар-птичий клин! —

Как не ставший комом последний блин.

Я пекла блины и варила плов,

И несли рыбаки ко мне свой улов,

И несли охотники мне трофеи,

А сама я была хороша, как фея,

И уж так была позарез нужна,

Всем-то дочкам дочь, женам всем жена,

Я была сочинительница и чтица,

И летели клином ко мне жар-птицы,

И летели жар-птицы со всех сторон,

На лету оборачиваясь в ворон.

* * *

...А и правда, матушка, ты не шей мне:

Очень трудно было принять решенье,

Но теперь ношу я платочек шейный,

На платочке – серебряный эдельвейс –

Символ здешних мест, если кто не слышал,

Он был здесь во множестве, был – да вышел,

А сейчас взобрался куда-то выше,

Да и выше – вышел почти что весь.

Нам самим бы полочку в книге Красной,

С сарафаном, вот, и о нём же басней,

Коих в мире, может, и нет прекрасней,

Да кому из нынешних ко двору?

Ты не шей: в сарафане здесь было б зимно,

И само шитье твое – эксклюзивно,

А цветочек местный – неотразим, но

Был да вышел. Я тоже, даст Бог, помру.

ДИПТИХ

Лето

...А за самой за станцией – чахлый лесок, овраг

И болотце, что ли... лужица?.. – водоём...

И поскольку я дура, равно как и ты – дурак,

В этом месте скоро окажемся мы вдвоём.

Нам не ставить жизнь – и тем более честь – на кон:

Обменялись коротким взглядом – и по рукам,

И пускай попробуют к нам применить закон –

Как известно, законы не писаны дуракам.

Мы с тобой пробудем там, может быть, полчаса –

Ты, понятно, навроде мужа, а я – жены,

И защитной станет нам узкая полоса

Отчуждения – во как отчуждены!

То же – толстая баба в будке, сплошной балласт –

А чего ей: флажком помашет – и все труды.

Но не то что нам – она никому не даст

Ни картошки вчерашней, ни даже глотка воды.

Только нам плевать: мы лежим на живой траве

(Я вообще, по болезни брюха, почти не ем),

И нисколечко мыслей, ни памяти в голове –

А одно наслажденье друг другом и бытием.

И летят по насыпи скорые поезда,

Надрывая окрестность ревом по временам, –

А над нами в полдневном небе стоит Звезда,

Никому-никому не видная – только нам.

Зима

...А теперь расслабься и покорись судьбе.

Всё равно поезда между пунктами «А» и «Б»

Со вчера не ходят – партизаны взорвали рельсы.

Так что волей ее оказавшись в другом конце,

В неизвестном доселе внеплановом пункте «С»,

Оставайся, пожалуй, здесь. Заходи и грейся

(Не оставив вниманием лед на косом крыльце)

В станционном бетонном строении типа «будка»

(Заодно, быть может, подсохнет твоя обутка)

На облезлой скамейке, в дальнем ее углу,

Где сидит на цепи у пустого титана кружка

(Партизаны ушли, но вернулась и бдит наружка,

То есть будет спокойно). Плотней запахни полу –

Здесь не топят. И крепко сомкни уста.

(Русский Бог, не снятый еще с креста,

Для своих подопечных такие хранит места,

Но, по милости многой, из местных запасов скудных

Оделяет порою и вроде тебя, приблудных.)

И усни. И спи. И чем дальше – тем глубже спи

(И какие бы волки ни рыскали там, в степи, –

А не в этом месте застигнет тебя побудка) –

И наступит покой. Настоящий. Такой, как будто

Поезда, как всегда, между пунктами «А» и «Б»

Так и ходят себе.

Ни дня без строчки

или в ожидании А. Г.

В тот смутный миг, когда тебя настиг

Какой-нибудь неугомонный стих,

Гонимый в двери, лезущий в окошко,

Впусти его – пусть погостит немножко:

Еще не тверд, еще не знаменит,

Он будет тихий, ласковый, как кошка,

Пока ее другой не поманит.

И то сказать: на улице теплынь,

Растёт трава полынь, звезда Полынь

Стоит над миром. А чего пророчит,

Никто не может знать наверняка

(А если даже может, то не хочет).

Налей-ка лучше кошке молока –

С тебя же может статься, дурака,

Прогнать стишок, не уделив ни крошки.

А ведь стишки злопамятны, как кошки,

Не приласкать, не покормить – беда:

Уйдет и не вернется. Никогда.

Прогулка сочинителей

в Нимфенбургском парке

Мимо зимних гробов для статуй, поставленных на попа,

Мы вчетвером гуляем – то есть почти толпа –

В Нимфенбургском парке – местном эрзац-Версале.

Всё остальное, видимо, давно уже написали.

Из каковых писаний известно: любовь слепа,

Почему поразить способна то мальчика, то старуху.

И лебедь садится на воду, сделав такое па,

Как будто бы собирается идти по ней, как посуху.

Последние бурые листья ветер несет с вершин

Древесных, и воздух сыр, и солнце уже садится.

И, окунувший голову, лебедь выглядит как кувшин,

Погружаемый ручкой кверху, чтобы набрать водицы.

Впрочем, также известно, что, хотя она и слепа,

Но, преследуя жертву, бывает куда как зрячей.

И, роняя редкие реплики, неспешно бредёт толпа,

По временам отражаясь в стылой воде стоячей.

Охотники за словами! Жертвователи богам

В деревянных мундирах, а по сезону – голым!

И ветер ныряет в чащу и приносит к ногам

Зайчика, куропатку и пару-тройку глаголов.

Небо – как сизый жемчуг, и вода – как слюда,

И холоднее вечности мраморные перила,

И каждый из них по-своему говорит: никогда –

Впрочем, я то же самое сама себе говорила.

Каждый – сам себе жертва. Сам себе и палач.

Но не каждый умеет выбрать лучшую из каденций.

И тихий звон водопада напоминает плач

Уже совсем засыпающего обиженного младенца.

* * *

Александру Мелихову

...И поскольку поземка бежит, как песок,

Человек, уперевшись ладонью в висок,

Различает средь белого праха,

Как, пинаема в спину настырной пургой, –

Или, может, субстанцией близкой другой –

Напряжённо ползёт черепаха.

Человек, уперевшись глазами в окно,

Видит – если и в поезде – или темно –

Или чье-то дыхание рядом:

Черепаха ползет в направленьи воды,

А за нею ползут черепашьи следы,

Различимые внутренним взглядом.

Потому что глаза черепахи узки,

В них не вдруг обнажается столь же тоски,

Сколь и мужества – или бесстрашья.

И крутится песок – или, может, пурга,

И ложатся барханы – а может, снега,

Заметая следы черепашьи.

Охота

Владимиру Берязеву

Жрать не искали, а – души свои веселили:

Белого зайчика в белом лесу подстрелили,

Пять мужиков – на одну нежношерстную шкурку –

Алая кровушка насмерть примерзла к окурку.

Водку глушили, патронов-пыжей не жалели –

Зимние маки на белом снегу заалели,

Едет трофей, не пеняя, лыжнёю неловкой,

Алые пятна роняя пробитой головкой.

Шик камуфляжей сбавляется кровушкой алой,

Алою кровушкой, алой – но все-таки малой:

Большие беды отводит мужская забава –

Белому зайчику, мертвому зайчику – слава!

... Может, не слышал он боли в смертельном испуге,

Тёплый животик за други кладя и не други...

Вон он висит, небреженный, под крышей сарая,

Алою кровушкой белую шкурку марая.

* * *

Я стою на кухонном подоконнике за занавеской справа,

В красном горшке на синей тарелке с отколотым уголком.

Кажется, я опунция – или, может, агава –

В общем, малозаметное, с полузасохшим цветком.

Окно... Да, давно не мыли. Не то чтобы запустение,

Но... Дети, конечно, выросли и... но где же жена?

Ах, как прекрасно мы выглядели, комнатные растения,

Когда в этой старой кухне хозяйничала она.

Мне много воды не надо. Сейчас бы мне – больше света!

Затем сюда и поставили, чтоб почаще цвести.

То есть когда казалось... Но теперь уже это

Для тебя – как будто и не было. Не до меня. Прости.

... И все же она появляется, изящная, но мужская

Рука с облезлым кофейником... Тридцать четыре дня!..

Спасибо. Теперь мне хватит до... Я тебя отпускаю:

Вряд ли... Но если все-таки... Вспомни, полей меня!

Морозко

Сказка-то скоро сказывается – а мы, дураки, и рады:

Добродетель обязывается дожидаться награды,

Мишка в берлогу прячется, белка и еж в дупло,

Куропатка – под наст. А падчерица говорит Морозке:

«Тепло».

Метет рассказчик, как бишь его, амбары и, да, сусеки.

До генерала Карбышева парсеки еще, парсеки...

Не всякий со смертью справится ей же самой назло.

И вновь говорит красавица Морозке: «Тепло».

А некуда рукодельнице деться из этой сказки –

Ужо ты дождешься, девица, счастливой развязки,

Уж ты поответишь, девица, Морозке: «Тепло»...

Рассказчик – вот этот денется. Ему-то чего? Трепло...

* * *

По пыльной дороге, едва ли прямой,

Плетется на ослике путник домой,

Пусты его брюхо, сума и мехи,

Но он по пути сочиняет стихи.

У дома он вырастил розовый куст,

Но дом его тоже, как прочее, пуст,

Вернее, и дома-то, в сущности, нет,

Но может быть, есть — или будет — сонет.

Нет, он не Шекспир, не Петрарка, не Дант,

Но важно призвание, а не талант,

И чем его жизнь тяжелей и бедней,

Тем выше и царственней небо над ней.

Любимая лжет или терпит едва? —

Ну что ж, тем прекраснее будут слова.

Да пусть уж судьба приберёт и осла —

Ведь беды — фундамент его ремесла.

* * *

Вот то-то и оно, что нам слабо, мой свет,

Всецело осознав, что через двести лет

Заметных перемен под солнцем нет как нет,

С натугой проглотив смешок, застрявший в горле,

Отметив, что налоги вовсе спёрли

И что зависишь, строго говоря,

Хрен знает от какого, но царя,

Не говоря – толпы, не говоря – цензуры,

Пересчитав амуры и цезуры,

Извериться в словах и прелестях девах,

И хищну тварь о двух клюющих головах

Зря в небе над собой и тьму – на горизонте,

В последний раз вздохнуть о воле и правах –

И написать «Из Пиндемонти».

Летейские воды

Это не смерть к нам приходит, пугая,

А начинается просто другая

Жизнь. Но сбывается: мы — это мы.

Там, за рекой, в залетейской долине,

В смутных и нежных пространствах Беллини

Видятся гроты ее и холмы.

Волны в борта ударяют неслышно,

И наполняются музыкой вышней

Сферы: Вивальди, а может быть, Бах.

Взысканы лаской нежданной Господней,

Так и уходим — в рубашке исподней,

С розовой пеной на бледных губах.

Так начинается новая эра,

И от Сан-Марко ведет к Cimitero

Длинная стрелка: тончайший изгиб.

И удаляются здешние метки:

Дворик в тени, черно-белые клетки,

Райские яблочки, пухлые детки —

Но, растворяясь, никто не погиб.

То ли мы к рощам причалим лицейским,

То ли к цветным куполам венецeйским —

Но под знакомый и ласковый кров.

И уплывают в лазури густые

Легкой толпой облачка золотые —

Общие, видно, для многих миров.

_______________________________________________

Лариса Щиголь родилась в Иркутске, училась в Киевском государственном университете, работала экономистом, в 1997 году уехала в Германию. Автор стихотворных сборников «Вид из чужого окна» и «Вариант сюжета».

Живет в Мюнхене.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.