ВО ВРЕМЕНА МИНОТАВРА

(«Священные камни Европы»)

Бык Европу везет по волнам…

Анна Ахматова

Два сердца материка

«У каждого русского две родины: Россия и Европа», – писал Ф.М.Достоевский. При этом он, как и многие другие мыслители, был достаточно критически настроен по отношению к тем явлениям европейской жизни, современником и свидетелем которых был он сам. Не секрет, что и сейчас положение это мало изменилось. Причем критика существующих в Европе и вообще на Западе порядков и идущих там процессов исходит отнюдь не только из России или стран Востока, но едва ли не чаще всего от самих же европейцев. Достаточно сослаться на таких разных, почти диаметрально противоположных мыслителей, как Ницше или Сартр, Камю или Юнг, Шпенглер или Ортега-и-Гассет. В чем же тогда Европа для нас родина? Что нас так роднит?

Конечно, это, прежде всего, история Европы и история ее культуры. И какие бы оговорки, уточнения или эксцентричные парадоксы кто ни приводил, корни всего для всех европейцев, а в значительной мере и для таких уже пограничных с Востоком народов, как русские, грузины, армяне или, скажем, даже эфиопы, лежат в двух великих цивилизациях древнего Средиземноморья: в Греции и Риме.

Столетиями они вглядывались друг в друга, как бы ища различия и сходства, потом слились в рамках Римской империи в единое государство, но через несколько веков снова начали расходиться, поначалу сохраняя формальное единство. Потом обособились, но долго активнейшим образом взаимодействовали, пока не накопилось столько противоречий, что вожди IV Крестового похода вместо того, чтобы воевать с мусульманами, завоевали и разграбили надменную Империю ромеев, как сами они себя называли, то есть Византию. Но и на этом история их взаимоотношений не закончилась. На смену нежизнеспособной Латинской империи пришла возрожденная Византия, а накопившиеся давние взаимные обиды привели, в конце концов, к самой, может быть, большой трагедии христианского мира – к разделению Церквей, к расколу на папское, римское католичество и православный, первоначально в основном греческий, Восток. Достаточно напомнить, что у арабов-христиан от Сирии до Египта до сих пор обычно священниками и патриархами становятся этнические греки.

Долгое время греки играли важнейшую роль и в истории Русской православной Церкви, в русской культуре и в русском государственном мышлении. Вспомним о художниках Дионисии и Феофане Греке, о богослове, публицисте и философе Максиме Греке, о жене Ивана III Софии Палеолог, с которой на Русь пришли имперские притязания, а в гербе появился двуглавый орел. Греки сыграли важную и, кстати, далеко не всегда положительную роль и в истории нашего, русского церковного Раскола.

Но и особое отношение к Риму, к католичеству, к латинской европейской культуре вплоть до разработки научной терминологии и использовании латинского алфавита тоже дожили в нашей стране до нынешнего дня.

Мы ничего не поймем в собственной душе, в собственной истории и культуре, если не оглянемся назад и не бросим хотя бы самый общий взгляд на «священные камни Европы» (по слову того же Ф.М.Достоевского): на утонченную, иногда коварную, иногда отчаянно героическую, но всегда гениальную Грецию и на суровый, упорный в достижении своих целей, рационалистичный, но даже в столетия унижений неизменно великий Рим.

Народы и религии

Обычно считается, что первые люди вполне современного типа – так называемые кроманьонцы (по названию пещеры во Франции) – появились в Европе около 40 000 лет тому назад. Но соотнести их с каким-либо из современных народов мы не можем. Даже их расовая принадлежность не всегда бесспорна. Более надежные данные предоставляют нам науки о языке, но заглянуть с их помощью удается лишь за несколько тысяч лет до Р. Х. Подавляющее большинство сегодняшнего населения нашего континента по языковому признаку относится к так называемой индоевропейской семье. Проникновение первых носителей этих языков в Западную и Центральную Европу более или менее надежно можно отнести к концу III – началу II тысячелетия до Р.Х. И были они предками греков и италийцев. Причем в те времена какое-то относительное единство с этими последними составляли будущие кельты, а в сравнительно близком родстве с древнейшими эллинами могли состоять фригийские и иллиро-фракийские племена, а также предки будущих македонцев (не путать с сегодняшним славянским народом).

Кельты впоследствии распространились от Британских островов до Малой Азии; и когда мы читаем сегодня Послание к галатам святого апостола Павла, нелишне помнить, что это именно галльское, кельтское племя, расселившееся в пределах сегодняшней Турции. Германцы и славяне, точнее их предки, появились в большинстве регионов, где их застала история, еще позже, хотя на Балканах могли присутствовать уже в глубокой древности. Появившиеся в последние годы сведения о существовании в Восточной Европе древнейших очагов цивилизации – Аркаима и других, – соотносимых с предками индоариев, славян и германцев, пока недостаточно изучены, но в любом случае решающего влияния на судьбы того, что мы называем европейской цивилизацией, эти культуры не имели.

Наконец, полезно отметить, что пришли упомянутые племена не на пустое место. Какое-то население почти по всей Европе уже существовало. Его остатками можно считать позднее исчезнувших пиктов в Британии, поныне здравствующих басков в Испании и южной Франции, окончательно ассимилированных римлянами на рубеже христианской эры таинственных этрусков, а также пеласгов, этеокритян (то есть «подлинные», в значении «изначальные» критяне) и некоторых других, практически неведомых нам этнических групп в Греции. Причем сейчас считается более или менее установленной принадлежность к древнейшей волне индоевропейцев пеласгов; практически ничего неизвестно о пиктах; заведомо неиндоевропейским народом являются баски; а остальные условно объединяются в понятие «средиземноморского субстрата». Некоторые признаки позволяют предполагать возможное родство басков и части «средиземноморского субстрата» с картвелами (нынешними грузинами), а возможно – и с этрусками.

На первый взгляд может показаться, будто эти сведения из древнейшей этнической истории Европы сегодня не интересны никому, кроме специалистов-лингвистов и этнологов. Какое может иметь значение для нашего времени, чтó за народы населяли ту или иную часть нашего континента 3—4 тысячи лет тому назад!? Но вот что интересно! Оплотом западноевропейской цивилизации в ее католическом варианте до сегодняшнего дня остаются романо-кельтские народы, значительная часть германцев перешла в протестантизм, а греки и основная часть славян сохраняют восточно-православную разновидность христианства. Параллели с особенностями древнейшего расселения индоевропейцев очевидны. Можно ли считать их случайными?

Если применительно к нашей проблематике несколько переосмыслить теорию знаменитого швейцарского психолога и культуролога Карла Густава Юнга, то нет. Исходя из врачебной практики, он обнаружил, что многие подсознательные образы современного человека, символика его сновидений, восходят к духовным реалиям, к культурным и религиозным представлениям давно минувших эпох. Причем по всему получается, что некоторые из этих образов – изначальные, базовые, которые он называет архетипами, – носят коллективный характер и передаются по наследству. Иными словами, в наших сегодняшних культурных, религиозных, возможно, даже эстетических предпочтениях помимо нашей воли, бессознательно проявляются особенности духовного мира наших далеких предков. Юнг замечает, что некоторые, самые глубинные такие образы одинаковы, похоже, для всех людей – и это может указывать на наше общее происхождение. Другие же архетипы располагаются как бы слоями, связывая так называемое коллективное бессознательное современных народов со все более и более близким прошлым. По мере приближения к сегодняшнему дню наше культурное наследие все отчетливее дифференцируется, и вместе с ним накапливаются различия в характерных для тех или иных этнических групп архетипах. Возможно, тонкие знатоки Юнга меня пожурят, но все же, несколько упрощая, можно сказать, что это как раз тот механизм, который, если не полностью, то в значительной мере обуславливает особенности национального характера и, в конечном итоге, исторического – культурного, политического и религиозного – поведения народов.

В каком-то смысле можно сказать, что наше общее происхождение приводит к предрасположенности к одним и тем же великим религиозным системам; различия же в исторических судьбах народов могут через тысячелетия способствовать возникновению более тонких дефиниций. Это же относится и ко всем другим сторонам народной жизни.

Языки и характеры

Не следует сбрасывать со счетов и чисто лингвистический фактор. Язык и мышление нераздельны. Поэтому особенности языковой системы способны создавать и особенности в философских построениях, в абстрактном мышлении этносов. Очень близоруко ироническое замечание, будто математика, к примеру, есть только одна, и нет математики русской, еврейской или китайской. К сожалению, а может быть, к счастью, представление о раз навсегда установленной, общей для всего человечества объективной истине не то чтобы ошибочно, но проблематично. Европейская наука долгие столетия не знала числа ноль, когда оно было известно в Индии и у древних майя. Представления о времени и пространстве, как показал еще Шпенглер, у разных народов принципиально различны. Отсутствие в латыни точного соответствия греческому предлогу δια способствовало появлению так называемого filioque в римско-католическом Символе веры и, как следствие, разделению Церквей и религиозным войнам Средневековья.

Вряд ли мы когда-нибудь сможем точно указать, каким именно образом те или иные особенности языков влияют на судьбы народов, но то, что такая связь существует, само по себе бесспорно. Греческий и латинский языки оба относятся к одной и той же индоевропейской семье, но каждый, кто их изучал, знает, что за внешним сходством скрывается глубочайшая разница в «стиле» языка. Если вкратце, сила греческого в удивительной гибкости, в богатстве и сложности глагольной системы, в свободном построении фразы, создающем дополнительные возможности для передачи тончайших нюансов мысли и чувства. Кстати, все эти характеристики сближают «дух» греческого языка с русским.

Латынь по этим пунктам едва ли не противоположна языкам эллинов и славян. Но это не означает, что она хуже или лучше. Она проста другая. В языке римлян гораздо строже и суше глагольная система, почти нет исключений из общих правил спряжения и склонения, конструкция фразы хоть и не окаменела, как в современных западноевропейских языках, но обнаруживает явную склонность к постановке сказуемого в конец предложения.

Эти различия в «стиле», в «духе» двух классических языков, безусловно, отразились и в склонности их носителей к философствованию, и в особенностях их литературы и вообще искусства, и в религиозной сфере, и в юридической мысли. Попросту говоря, практически во всех существенных для народа проявлениях жизни. Специалисты знают, что славянский и вообще восточноевропейский и ближневосточный миры не только испытали общекультурное воздействие Византии, а через нее и Древней Эллады, но даже наши языки, вплоть до синтаксических конструкций восприняли многие черты греческого. То же самое и, пожалуй, еще в большей степени, можно сказать о влиянии латинского языка и римского склада мышления на современные нам языки Западной Европы.

Итак, области расселения романских и кельтских племен до сегодняшнего дня остаются оплотом римско-католической церкви, германский мир – по преимуществу протестантский, а православными остались греки и восточные и южные славяне. То есть получается, что этнические особенности на протяжении нескольких тысячелетий продолжают оказывать решающее влияние на культурно-религиозную ориентацию народов. Но пора вернуться к грекам.

География и «полисное мышление»

С географической точки зрения трудно найти на земном шаре страну, которая, при сравнительно небольшой площади, до такой степени была бы разнородна и состояла из множества изолированных друг от друга территорий. Материковая часть Греции состоит из Северной, Средней и Южной. К Северной относятся горный Эпир и равнинная Фессалия с вечно покрытым снегом Олимпом (почти 3000 м) на своей северной же границе.

Знаменитый Фермопильский проход («Горячие ворота» в дословном переводе) соединял Фессалию со Средней Грецией, состоявшей из Аттики с Афинами, Беотии с Фивами, Фокиды со священной областью Дельфы, святилищем Аполлона и общегреческим оракулом, к которому обращались – заметим сразу – отнюдь не только греки, из чего, кстати, можно вывести предположение, что священным центром Дельфы были еще в догреческую эпоху. Чуть севернее располагались две Локриды – Озольская и Опунтская, а к западу – Этолия и Акарнания. На востоке к средней Греции примыкает большой плодородный остров Эвбея, исторически и по природным условиям тесно связанный с Аттикой.

Южная Греция – это полуостров Пелопоннес, соединенный со Средней Грецией узким Коринфским перешейком, чаще называвшемся Истмом. Пелопоннес в классическую эпоху подразделялся на Ахайю на севере, Элиду на западе, Арголиду на северо-востоке, Аркадию в центре, Мессению на юго-западе и Лаконику (Лакедемон, Спарту) на юго-востоке.

Но даже эти подразделения слишком общи. Достаточно сказать, что в одной только Арголиде в древности существовало как минимум три более или менее самостоятельных и достаточно богатых царства: Микены, Тиринф и Аргос. А в маленькой Аттике до ее объединения вокруг Афин (так называемого синойкизма) существовало до десятка небольших общин, порой воевавших друг с другом и с Афинами, как, например, Браврон и Элевсин.

А ведь к Элладе относились еще острова Эгейского и Ионического морей, остров Крит и уже в очень глубокой древности Кипр, Ионийское побережье Малой Азии, а несколько позже так называемая Великая Греция – Южная Италия и Сицилия, а на северо-востоке – города-государства Причерноморья (не только Северного).

Эти особенности обусловили несколько следствий, предопределивших судьбу страны и национальный характер греков. Во-первых, Эллада всегда сохраняла особо тесные связи с Балканами с одной стороны и с Малой Азией (а отчасти – и с сиро-финикийским побережьем) с другой. Эта последняя связь осуществлялась по настоящему мосту из островов, благодаря которому из материковой Греции в Малую Азию можно было проплыть, ни разу не потеряв сушу из виду. Именно поэтому вместо древнего общеиндоевропейского слова для обозначения моря, происходящего от корня со смыслом «смерть», «мор», греческий язык выработал другое: póntoV, «понт», этимологически связанное с русским словом «путь».

Во-вторых, редкостная изрезанность береговой линии страны и множество островов способствовали возникновению мореплавания и развитию торговли, что, в свою очередь, привело к широчайшей культурной восприимчивости.

В третьих, относительная сухопутная изолированность, труднодоступность проходов даже между очень незначительными районами в материковой части страны способствовали тому, что при неоднократных переселениях племен Эллада оказалась заселена несколькими близкородственными их группами, причем зачастую вперемешку. Но при этом память о своих особенностях разные области сохраняли с глубокой древности и до христианских времен.

С этим связан знаменитый феномен «полисного сознания», когда первой и главной родиной для каждого грека представлялся его родной город с небольшой областью вокруг него. Это не мешало существованию общегреческого сознания и патриотизма, особенно обострявшихся в периоды общенациональных бедствий или совместных рискованных предприятий – будь то эпическая Троянская война, греко-персидские войны, походы Александра Македонского или неудачное сопротивление Риму. Но, конечно, изрядно ослабляло страну. Но этот же самый «полисный дух», препятствуя каким бы то ни было попыткам централизации, сделал эллинов, быть может, самым свободолюбивым народом за всю историю человечества. Даже имперский Рим был вынужден с этим считаться до такой степени, что формально сохранял за многими греческими городами (полисами) широкую автономию. Как мы знаем из Деяний апостолов, апостол Павел выступал в Афинах перед Ареопагом, а одним из первых христианских богословов по праву считается Дионисий (или Псевдо-Дионисий) Ареопагит. Но само существование Ареопага в Афинах как раз и было следствием вырванных у Рима уступок в виде формальной автономии.

Трудно утверждать наверняка – в таких вопросах твердых доказательств заведомо быть не может, – но с достаточной долей вероятия можно предположить, что позднейшая психологическая несовместимость римского и греческого христианства, когда Рим, не считаясь ни с какими доводами, настаивал на безусловной централизации всей Церкви и подчинении ее римскому первосвященнику, а греческий Восток столь же исступленно требовал верховенства соборных решений над чьими бы то ни было частными мнениями – будь то Римский папа, Константинопольский патриарх или император, – уходит корнями именно в противопоставление «полисного сознания» имперскому принципу ближневосточных монархий и Рима. Единожды возникнув много тысячелетий тому назад, этот беспокойный «полисный дух», быть может, до сих пор проявляет себя в своеобразном сочетании в православии широчайшей автономизации (практически отсутствующей в католицизме – за немногими исключениями униатских церквей) с осознанием своей принадлежности к единой конфессии и вселенскости (чего не хватает разнородным протестантским общинам).

В истории Европы можно, пожалуй, вычленить еще три хронотопа, где и когда возникало нечто подобное «полисному сознанию». Это Италия позднего Средневековья и Возрождения, Германия вплоть до времен Бисмарка и Россия от Киевской Руси до Ивана Грозного.

Не имея возможности вдаваться в подробности, заметим лишь, что итальянский случай достаточно своеобразен и при внешней схожести с древнегреческим во многом ему чужд и даже противоположен. В то время как в Элладе каждый остров и каждое ущелье представляли собой маленькую крепость, раздробленность Италии оказалась следствием относительной доступности Апеннинского полуострова для любых завоевателей, слетавшихся, как воронье, к трупу Римской империи. С севера прорывались германцы, с юга арабы, с востока византийцы. Обосноваться в Италии удавалось французам, испанцам и норманнам. В конце концов, раздробленность завершилась всенародной тягой к светской монархии, оказавшейся, впрочем, в сложных отношениях с Римской курией. Причем объединение Италии ощущалось именно как возрождение централизующей функции Римской империи.

В Германии определенная доля областного сепаратизма ощущается до сих пор, что, особенно в северной части страны, почти не затронутой романо-кельтским влиянием, видимо, и способствовало развитию и укреплению протестантских церквей – прежде всего, лютеранства. Отметим при этом, что северо-восток Германии возник на славянском субстрате, до сих пор сохраняющемся в виде лужичан (полабских сербов). Но как раз они, даже в протестантском окружении, часто сохраняют католицизм – так же как славяне Австрии (словенцы Штирии и Каринтии). Иными словами, славянские народы протестантизм практически не воспринимают. А для немцев, голландцев, скандинавов и англосаксов он органичен.

На Руси княжеские усобицы довели страну, как известно, до татаро-монгольского ига. Однако широкая областная автономия сохранялась вплоть до людоедских походов Ивана Грозного на Тверь, Новгород и Псков. Но и много позже западные путешественники отмечали, что за царским самодержавием в России скрываются тысячи внутренне совершенно самостоятельных и демократичных крестьянских общин. Вне всякого сомнения, именно эта особенность страны способствовала сохранению соборного духа как в церковном, так, отчасти, даже в государственном укладе народа. Этой тягой к соборности воспользовались и коммунисты, придя к власти под лозунгом «власти Советам», но почти сразу уничтожив все признаки местного самоуправления. Характерно, что в условиях России тотальная централизация шла рука об руку с воинствующим атеизмом – ведь церковные приходы практически всегда и везде были одновременно и ячейками самоорганизующегося общества.

Крит и загробное воздаяние

Но вернемся к Греции. Ее территория была заселена со времен палеолита. В VII—VI тысячелетии до Р.Х. археологи обнаруживают первые поселения неолитических племен. Традиция называет их разными именами – пеласги, карийцы, лелеги, дриопы. Причем сами греки считали пеласгов своими близкими родственниками или даже старшей ветвью одного с ними народа. Судя по исследованиям лингвистов, это действительно так. При этом карийцы, например, могли быть в родстве скорее с хеттами (тоже индоевропейцами), а некоторые другие народы относиться к «средиземноморскому субстрату», чье этническое лицо до сих пор не ясно.

При всех этих рассуждениях о родстве народов полезно помнить, что всё, о чем тут речь, происходило около пяти тысяч лет тому назад. В те времена сегодняшние «дальние родственники» по языку могли ощущать себя родными братьями. И если нынешний исследователь, чтобы аргументировано доказать близкое или дальнее родство с греками, скажем, карийцев, должен выучить несколько древних языков, что автоматически делает его, как минимум, доктором наук, то древний торговец мог быть вообще безграмотным, но суметь, однако, объясниться с иноплеменником примерно так, как наш крестьянин из глубинки при нужде сможет самое необходимое сообщить поляку или чеху. Соответственно, относительно близки были и культурные представления.

Народы, достигшие Пелопоннеса и островов раньше исторических греков, примерно к началу III тысячелетия до Р.Х. сумели создать один из трех-четырех основных очагов ближневосточной цивилизации. Прежде под таковой мы понимали культуры Древнего Египта и Месопотамии. Но после раскопок сэра Артура Эванса на Крите и аналогичных археологических открытий в Микенах, Тиринфе, Пилосе, на Кикладских островах и в других областях Эллады стало ясно, что Эгейский регион в культурном отношении хоть и несколько моложе двух только что упомянутых, но по большому счету ограничивает с запада во многом единый «эгейско-ближневосточный» мир, единую культурную провинцию, внутри которой всегда существовали тесные торговые, экономические и духовные связи.

Критские наемники воевали в войсках фараонов, но участвовали и в набегах на Египет в составе так называемых «народов моря», воевали с хеттами или их данниками троянцами, но бывали и союзниками крупнейшей державы древней Анатолии. Через посредство Кипра и сиро-финикийского побережья на Крит попадали предметы из Месопотамии (например, гематитовые цилиндры времен вавилонского царя Хаммурапи – XVIII в. до Р.Х.). Письменность и искусство древнего Крита обнаруживают черты сходства с искусством Египта и его иероглификой. Но засвидетельствованы и примеры обратного влияния критского искусства на египетское, ибо в период своего расцвета минойская цивилизация в некоторых отношениях обгоняла развитие других ближневосточных центров.

Крит, острова и материковая Греция, прежде всего Пелопоннес, не были полностью однородны. Обычно различают критский или минойский вариант единого эгейского мира и его материковую, микенскую или элладскую разновидность. Минойскую историю еще Эванс, сопоставив ее с традиционно признанной хронологией египетской, разделил на ранне-минойский период (3000—2200 гг. до Р.Х.), средне-минойский (2200—1600 гг. до Р.Х.) и поздне-минойский (1600—1100 гг. до Р.Х.). Почти совпадает с этим делением и микенская хронология, но все же не совсем. В ней считается, что ранне-элладский период завершается к 2000 г. до Р.Х., а средне-элладский – к 1550 г. до Р.Х. Свою хронологическую схему имеет и кикладская археологическая культура островов Эгейского моря.

Не вдаваясь в подробности, заметим, что в III тысячелетии до Р.Х. основными признаками всех разновидностей эгейской цивилизации было использование бронзы и стремительно развивающееся мореплавание. Особенностью Крита, кроме того, в связи с его удаленностью было то, что жители чувствовали себя в безопасности и не строили оборонительных сооружений.

Около XXII в. до Р.Х. в материковой Греции наступает период каких-то войн и разрушений. А затем, на рубеже III и II тысячелетий до Р.Х. в Среднюю и Южную Грецию из Фессалии проникают племена собственно эллинов, называвшие себя разными именами, из которых наиболее известными в тот период были ахейцы и данайцы. Более древнее население частью гибнет, частью ассимилируется пришельцами, видимо, в той или иной мере родственными большинству из них.

Несколько ранее начинается блестящий взлет критской культуры. В Кноссе, Фесте, Маллии, Закро, а возможно, и в других городах острова строятся роскошные дворцы, возникает рисуночная письменность. Между 1800 и 1750 годами до Р.Х. на Крите происходит какой-то политический кризис: большинство дворцов подвергаются разрушению, но вскоре отстраиваются вновь с еще большим великолепием. Видимо, ахейские племена смогли более или менее мирно проникнуть на Крит и включиться в общую культурную работу, потому что следов характерных для завоеваний пожаров не видно. Появляются даже новые дворцовые комплексы – например, в Агиа-Триаде. Впрочем, А.Эванс и некоторые другие исследователи считают эти события результатом землетрясения.

После 1750 года Крит устанавливает практически безраздельное господство над близлежащими морями – так называемую талассократию. Возникает сперва «линейное письмо А» – согласно последним изысканиям, вероятно, протогреческое; а через три столетия – «линейное письмо Б», которое уже прочитано как определенно древнейшее греческое.

Примерно к этому времени можно отнести античные свидетельства о существовании на Крите народа по имени «минойя» или «мнойя». Видимо, именно его правители позднее персонифицировались в двусмысленную фигуру могущественного царя Миноса. Двусмысленную потому, что с одной стороны он – жестокий тиран, наложивший дань на Афины (и, вероятно, на многие другие прибрежные государства) в виде юношей и девушек, которым предстоит погибнуть в страшном Лабиринте, построенном знаменитым Дедалом, от рук чудовища Минотавра, плода постыдной любви жены Миноса Пасифаи и быка. Но с другой стороны этот же самый Минос оказывается мудрым законодателем, сыном самого Зевса и Европы, удостоенным после смерти чести в одиночку или вместе с братьями Радамантом и Эаком быть судьей в царстве мертвых. Заметим, кстати, что Зевс похищал Европу как раз в образе быка, так что, похоже, Минотавр и сам Минос – фигуры взаимозаменяемые.

Мы имеем здесь дело с комплексом древних мифологических представлений, связанных с одной стороны с образом царя в образе быка как плодоносящей силы, с другой – с инициациями, испытаниями молодежи, символически изображающими путешествие в потусторонний мир и освобождение оттуда. Обе эти темы первоначально были, видимо, связаны с Египтом и обе имели свое продолжение в судьбах европейской культуры.

Исследователи давно подметили родство минойской религии с египетской. Так и культ царя в образе быка находит свое соответствие на берегах Нила. Однако критский культ не лишен черт явного своеобразия. Неоднократно изображенные на фресках сцены таврокатапсии – ритуального боя с быком – включают в себя характерные картины смертельно опасных акробатических упражнений на спине и даже на рогах скачущего быка, которых мы не встречаем в Египте. Нельзя отделаться от ощущения, что мы видим изображения какого-то древнего прообраза современной корриды. Если вспомнить, что обычай корриды связан с древним населением Иберийского полуострова, предположительно с басками, гипотеза о происхождении этих ритуальных игр от уже упоминавшегося «средиземноморского субстрата» становится более убедительной.

Но самое интересное, самое важное – функция Миноса как судьи в царстве мертвых. Дело в том, что уже в гомеровское время греки считали, что всех их после смерти ждет равно безрадостное существование, и ни о каком посмертном суде представления не имели. Когда Одиссею понадобился совет Ахилла, точнее его тени, он отправился в далекий и страшный Крым, где у одного из выходов из преисподней и совершил необходимый обряд. И что же? Явившаяся тень Ахилла, напившись жертвенной крови и обретя способность говорить, горестно восклицает:

О, Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;

Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый.

Конечно, можно было бы возразить, что гомеровские представления относятся к более позднему времени, чем минойский миф. Но все дело в том, насколько более позднему. По ряду причин можно с уверенностью сказать, что представление о загробном суде хоть формально возникло и раньше, причем под египетским влиянием, но для греков стадиально является более поздним. Потому что гомеровское сказание об Одиссее и Ахилле отражает верования новой, пока еще почти неокультуренной волны греческих племен – дорийцев, а в данном случае, возможно, эолийцев, ибо с их приморским центром Иолком связаны сказания о первых плаваниях греков в Черное море (Иасон и аргонавты). Минойский же миф оказывается плодом длительного развития, укоренившимся у самой развитой в то время группы греков – ахейцев, а через них много позднее проникшим в сознание и всех остальных эллинов.

Это чрезвычайно важно для становления всего нашего религиозного мышления, ибо напрямую связано с представлением о загробном воздаянии, а, следовательно, с необходимостью соблюдения определенных моральных норм в этой жизни. Кроме того, для облегчения участи души перед потусторонним судом стали возникать особые ритуалы – мистерии, способствовавшие развитию спиритуалистического взгляда на мир.

Любопытно, что этот переворот в религиозных представлениях древнейших европейцев, видимо, даже предшествует деятельности величайшего духовного реформатора язычества фараона Эхнатона (около 1419—1400 гг. до Р.Х.) и его жены и единомышленницы Нефертити, вероятно, впервые в истории попытавшихся ввести культ последовательного единобожия. Существенно, что духовные поиски в эту эпоху идут параллельно во всем ближневосточном ареале. Немного позднее, ориентировочно в XIII веке до Р.Х. появляется несколько загадочная фигура Моисея, египтянина или еврейского подкидыша в семье знатных египтян (по Библии – у дочери фараона), решившего, возможно, осуществить среди небольшого и полудикого племени то, что его великий предшественник Эхнатон не смог закрепить в Египте. Еще несколько позже, около XII века до Р.Х. на исторической арене появляется племя филистимлян, предположительно родственное ахейцам Крита и давшее свое имя сегодняшней Палестине. Так возникают первые связи между историями и религиозными системами Египта, Греции и Израиля. Но хронологически это уже другой период, о котором, как и о Троянской войне, мы будем говорить в следующий раз.

(Продолжение следует)

__________________________________________________________________________