№2 2005


Содержание


Анатолий Белов. В петербургском полуподвале. Стихи.
Петр Кожевников. Прерванное бессмертие. Повесть.
Алексей Давыденков. Пересекая Опочку и Рим. Стихи.
Татьяна Алферова. Как мореплаватель на корабле. Стихи.
Алексей Ахматов. Дом в Комарово. Рассказ.
Михаил Головенчиц. Незабытый перекресток. Стихи.
Владимир Хохлев. Дворовые истории. Рассказы.
Андрей Романов. Ты мне солнце снежное не застишь. Стихи.
Молодые голоса:
Кирилл Пасечник. Чтоб вечно воевал Егорий на монетках. Стихи.
Настя Денисова. Жду у моря погоды. Стихи.
Школьная тетрадь:
Дарья Бухарова, Екатерина Бадамшина. Стихи
Сибирские гости:
Михаил Вишняков. Белые вербы Даурии. Стихи.
Юрий Блинов. Мертвая петля. Коса на камень. Аз воздам. Рассказы.
Французские гости:
Лоран Эскер. Слезой горит Звезда. Стихи.
Жан Бло. Солнце заходит на Востоке. Эссе.
Анатолий Аграфенин. Наш итальянский Пушкин. Очерк.
Валентина Рыбакова. Красный Редьярд. Статья.
Александр Беззубцев-Кондаков. Без черемухи. Статья.
Евгений Лукин. Три богатыря. Эссе.
Ростислав Евдокимов-Вогак. Ахилл и Геракл. Статья.
Голос минувшего:
Виктор Конецкий. Я думаю о вас с нежностью. Неизданные письма.
Григорий Сабуров. Бергерман. Рассказ.
Кирилл Козлов. Цветы как люди. Этюд.
Андрей Гришаев. Я принес тебе букет цветов. Стихи.

SnowFalling

Ростислав ЕВДОКИМОВ-ВОГАК

 

АХИЛЛ И ГЕРАКЛ

(«Священные камни Европы»)

В то время были на земле исполины,

особенно же с того времени, как сыны Божии

стали входить к дочерям человеческим,

и они стали рождать им.

Это сильные, издревле славные люди.

Бытие, 6:4

Труиса, Вилуса, Аххиява…

В предыдущей статье мы говорили о первоначальном расселении греческих племен и началах крито-микенской цивилизации; о «полисном духе» греков и его возможной связи с идеей соборности в православии в противоположность централизму Рима; и об идее загробного суда, которая появляется у эллинов вместе с образом полумифического царя Миноса, видимо, под египетским влиянием. Мы упомянули и об общей атмосфере духовных поисков в ту эпоху во всем ближневосточном регионе. Выразилось это в попытке введения последовательного единобожия великим религиозным реформатором фараоном Эхнатоном около 1419—1400 гг. до Р.Х., а несколько позднее, в XIII веке, в Законе его вероятного последователя Моисея.

Обычно считается, что так называемый «возврат» евреев в сегодняшнюю Палестину (получившую свое имя от племени филистимлян, предположительно родственного ахейцам), а в действительности просто ее завоевание, случилось около 1250 г. до Р.Х. Но к этому же времени относится и другое знаменитое событие той эпохи: Троянская война.

Остановимся на ней подробнее. Как известно, долгое время большинство ученых вообще не верило в ее реальное существование. Однако знаменитый немецкий археолог-дилетант Генрих Шлиман, тесно связанный с Россией, предприняв в 1871—1890 гг. раскопки холма Гиссарлык на северо-западе Малой Азии, нашел, казалось бы, как сам город, так и свидетельства его могущества и гибели от рук завоевателей. Найден был и сенсационный «клад Приама». Но археологи-профессионалы, быть может, не столь удачливые и не столь, как сейчас говорят, харизматичные, как Шлиман, были, зато, внимательнее его и лучше понимали, что прямого соответствия между данными эпических поэм и реальными историческими фактами нет и быть не может. Они-то и поняли (отчасти еще при жизни первооткрывателя Трои), что раскопанный им город (так называемая Троя II) не имеет никакого отношения к эпохе, описанной Гомером – он старше на добрую тысячу лет. Те же археологические слои, которые действительно можно было бы связать с удалыми походами дерзких ахейских дружин, Шлиман, к сожалению, по незнанию и по невнимательности безжалостно разрушил – если называть вещи своими именами, как раз в погоне за сенсациями.

Но неожиданности на этом не закончились. У нас нет возможности во всех подробностях обсуждать историю троянской археологии, но вкратце дело сводится к тому, что кандидатами на звание «той самой», гомеровской Трои оказываются два частично разрушенных Шлиманом городища, располагавшихся на этом месте: Троя VI и Троя VII-а. Из них первый город был богатым и мощным, как и пристало столице славного Приама и «конеборного» Гектора, против которых 10 лет воевала почти вся Эллада, но не хватает следов его разрушения в результате осады и штурма. К тому же существовал он чуть раньше того времени, которое устанавливается для Троянской войны по другим историческим источникам. Второй же город, Троя VII-а, был жалким, обнищавшим поселком, похоже, и впрямь окончательно разрушенным после пожара и сражения. Но взятым и разоренным какой-то шайкой бродячих разбойников, а отнюдь не коалицией владыки «златообильных Микен» со множеством других славных царей. К тому же случилось это слишком поздно – когда из-за нового передвижения племен микенским грекам стало не до заморских экспедиций.

Положение еще более усложнилось, когда были обнаружены и прочитаны архивы могущественного Хеттского царства, успешно соперничавшего в интересующую нас эпоху даже с Египтом. Хеттскую письменность дешифровал замечательный чешский лингвист Бедржих Грозный. Интересующие же нас документы из хеттского царского архива в Хаттусе (современный Богазкёй в Центральной Турции) прочитал швейцарский ученый Э.Форрер. После их публикации стало понятнее, почему у гомеровского города два имени – Троя и Илион. Оказывается, на окраинах хеттской державы существовало два граничивших друг с другом полунезависимых княжества: Труиса (Троя) и Вилуса или Вилусия (Илион). Оба они располагались как раз на северо-западе Малой Азии в стране Ассува (вероятно, именно от этого топонима в конечном итоге произошло имя всего континента – Азия). Мало того, было найдено письмо хеттского царя Муваталлы князьку Вилусы по имени Алаксандус, в котором без труда узнается второе имя Париса – Александр. Среди богов Вилусы обнаруживается Аппалиунас – Аполлон.

Проблема в том, что у Гомера Парис не царь, а царевич, причем отнюдь не самый главный из множества сыновей Приама. Еще хуже, что жил Алаксандус около 1300 г. до Р.Х., примерно тогда, когда погибла богатая «Троя VI», но это лет на 50, а то и на 100 раньше описанных в «Илиаде» событий. В принципе, можно предположить, что в Илионе-Вилусе царствовал Александр, а Парис был царевичем в Трое-Труисе. Но при всей естественности такого предположения оно остается ничем не подкрепленным гаданием на кофейной гуще и, к тому же, все равно не решает всех проблем.

В хеттских архивах удалось обнаружить и довольно много документов, связанных со страной Аххиява, под которой легко узнается «Страна ахейцев». В одном из писем хеттского царя ахейскому можно прочитать и о каком-то конфликте двух государств из-за Вилусы, но неизвестны ни имена обоих царей, ни мало-мальски точная датировка, ни смысл событий. К тому же ученые до сих пор не могут решить, где располагалась Аххиява. Э.Форрер помещал ее на юге Малой Азии, другие исследователи считали, что она могла находиться на западе полуострова, на одном из крупных островов (Крит, Кипр, Родос) и даже поблизости от Троады, как стали называть область вокруг древней Трои. Одно только признается почти всеми: Аххиява – это не Балканская Греция, и ее царем не мог быть ни Агамемнон, ни Менелай, ни Нестор или кто-то еще из владык Пелопоннеса.

Судьба героев

Что же получается? Троянской войны не было? Она – миф? Но от мифических персонажей не рождаются реальные дети. Однако, если бы не она, не было доброй половины европейской культуры. Вспомним даже такое произведение, как «Фауст» Гете. В числе самых важных персонажей мы найдем Елену Прекрасную. Конечно, здесь она совсем другая, чем у Гомера, но если бы не «Илиада», ее не было бы вовсе, а заодно и вся вторая часть «Фауста» приняла бы совсем другой вид. Более того, само имя Елена, если и существовало бы, то не имело такой популярности, как в нашей реальности. Без сказаний Троянского цикла не было бы великой древнегреческой трагедии, а вместе с ней и значительной части драматургии классицизма, рыцарских романов, поэтических образов, живописи и даже музыкальных произведений… Попросту говоря, без них, как и без Фиванского цикла, плаванья аргонавтов и подвигов Геракла не было бы европейской культуры.

Меня обвинят в том, что я, будто бы меняю местами причину и следствие, но все же рискну сказать: одно то, что мы с вами и наши народы существуем как личности именно такие, как есть, а не какие-то иные, одно только это лучше любых документов и археологических находок доказывает, что Троянская война была – как были Тесей, Ясон, Геракл и Одиссей. Другое дело, что в том баснословном прошлом, когда они жили, любили, сражались и умирали, многое было совсем не так, как это описывали поэты древности и даже некоторые почти современные нам исследователи.

Если мы прочитаем русские былины, то практически ничего не узнаем из них о реальных событиях. Печенеги, половцы, обры и касоги, – их всех в устном эпосе заслонили «злые татарове». Владимир Святой под именем Красного Солнышка получает отдельные черты Владимира Мономаха. Вполне достоверный воин и монах святой Илья из Мурома (или, по правдоподобной догадке петербургского исследователя Евгения Лукина, из Мурмана, с «морского берега» по-саамски, то есть варяг), чьи мощи до сих пор лежат в Киево-Печерской Лавре, становится полусказочным персонажем, на который, возможно, частично перешли представления о каком-то мифологическом герое под стать Гераклу. Илья, Добрыня и Алеша Попович (тоже действительно жившие при дворе Владимира Святославича) вместе составляют троицу, своими фантастическими похождениями современному ироническому уму живо напоминающую этаких древнерусских «трех мушкетеров». И, тем не менее, рациональное зерно во всем этом есть. Была Киевская Русь, была её извечная борьба с Диким Полем, были князья и были богатыри. Даже имена обычно совпадают. Но и только.

То же случилось, очевидно, и с героями Гомера. Наверно, удалые отряды полунищих князьков, вроде Одиссея, собственноручно срубившего дерево, на пне которого, опять же сам, он устроил свое «царское» ложе, или очень благородного полубога Ахилла из далекой и бедной Фессалийской Фтии, и впрямь захватывали и грабили самые разные приморские города. А если этим последним не приходила помощь от достаточно могущественных соседей, могли себе позволить и более или менее долгую их осаду. Наверно, более богатые властители Микен, Тиринфа или Пилоса могли затевать походы и посерьезней простых набегов, для чего составляли разнообразные коалиции. И вне всякого сомнения во время таких предприятий случалось множество поединков, о которых слагали потом песни сказители-рапсоды. Но не следует всерьез выяснять точные даты похода Семерых против Фив или взятия Трои, как бессмысленно вычерчивать маршруты плаваний Ясона или Одиссея.

Их было много, этих войн и плаваний крито-микенских искателей славы и золота. Их гнали вперед те же чувства, что тысячелетия спустя Эрика Рыжего – в Гренландию или Стеньку Разина – в Персию, «за зипунами». И совсем не всегда среди этих чувств главенствовала примитивная жадность. Не знаю, как золота, но, по крайней мере, славы на долю ахейских морских бродяг и вождей лихих людей выпало больше, чем любому из повелителей полумира – Александру Македонскому, Цезарю или Чингисхану. Потому что вот уже четвертую тысячу лет всё европейское – и шире, христианское – человечество, порой даже безотчетно, живет наследием их легендарных и вряд ли безупречных подвигов.

Если вдуматься, в этом есть много необычного и на первый взгляд несправедливого. Не только римские императоры или монгольские ханы, но и испанские конквистадоры в Америке, русские казаки-землепроходцы в Сибири, норманнские пираты и мало ли кто еще! – объективно оставили значительно больший след в истории, чем полумифические греческие герои. Почему же Тамерлан, Кортес или Ермак Тимофеевич, перекроившие карту мира, хоть и знамениты, но как-то очень конкретно: в связи со своими эпохами и странами, – а имена ничего, вроде бы, серьезного для реальной истории не сделавших Гектора, Ахилла или Одиссея вошли в сознание людей с других континентов, порой даже не слышавших о какой-то там античности? За что им такая честь? Может быть, за то же, за что такая же общечеловеческая слава выпала не менее нищим и в свое время безвестным ближневосточным кочевникам – Аврааму, Иакову, Сарре, Исааку… За то, что и те, и другие, каждый в своем роде, оказались предвозвестниками идей, в конце концов завершившихся возникновением христианства.

Ведь это только традиционный наш рационализм утверждает, будто христианство возникло потому, что был некто Иисус, называемый Христом, и несколько его страстных и талантливых последователей, в первую голову – Павел. Религиозное, телеологическое (то есть исходящее из главенства конечной цели) сознание скорее склонно к обратному заключению: вот оттого что должно было быть даровано человечеству христианство, потому и послал Бог Сына Своего на грешную землю. И пророков Его, и апостолов Его. Но эллинская философия, а до нее – эллинская религия, как мы еще увидим, столь же необходимы христианству, как и библейские пророки. Потому и герои греческого эпоса впечатались в коллективную память человечества практически наравне с персонажами Ветхого Завета. Но подробнее об этом чуть позже.

Гомер и Евангелие

Мы уже упоминали, что Троянскую войну нельзя датировать слишком поздним временем. Дело в том, что со стороны греков в ней участвовали ахейцы, данайцы, этеокритяне – кто угодно, но не самое воинственное племя классической эпохи, не дорийцы. Их в те времена просто не было еще на исторической арене. Эллины впоследствии прекрасно помнили, что грубые и неотесанные дорийцы пришли с далекого варварского севера тогда, когда их близкие родичи – ахейцы, ионийцы, эолийцы – давно уже пользовались плодами утонченной культуры. Причем переселение самого юного из греческих племен знаменитый историк Фукидид, например, датирует примерно восьмидесятым годом после разрушения Илиона.

Дорийцы прошли с боями всю Элладу вплоть до Пелопоннеса и Крита, но не следует думать, будто именно они были причиной гибели крито-микенской цивилизации. Она начала клониться к упадку задолго до их появления и даже задолго до Троянской войны. Обычно считается, что первым серьезным ударом по могуществу минойцев было катастрофическое извержение вулкана на острове Фера (Санторин) в середине II тысячелетия до Р.Х., дорийцы же появились в пределах ахейских держав лишь на грани XII века.

Будучи во многих отношениях попросту отсталыми полудикарями по сравнению со своими предшественниками, дорийцы владели искусством выплавки железа и производства железного оружия, что и обеспечило им решающее превосходство в битвах. Ощущая свое тесное родство с другими греческими племенами, они предпочитали продвигаться под своеобразным идеологическим предлогом – возврата «наследства Гераклидов». Дело в том, что наиболее почитаемый дорийцами герой и легендарный предок их племенных вождей Геракл основную часть жизни вынужден был провести на службе у своего трусливого родственника, тогдашнего царя Микен Эврисфея. Его детям пришлось бежать в Афины. А вернуться в Пелопоннес, согласно предсказанию оракула, могло лишь третье после Гераклова сына Гилла поколение. Вот эти-то потомки Геракла – Гераклиды, так сказать «Геракловичи» по-гречески – переселение дорийцев и возглавили. Кстати, само включение дорийского героя и его потомков в круг микенских сказаний и генеалогий косвенно указывает на то, что какие-то связи между дикими северянами и окультуренными южанами могли быть и до Троянской войны – в конце концов, происхождение-то у них было общее!

Важно здесь не то, каковы были действительные права Гераклидов, и существовал ли вообще Геракл как человек из плоти и крови. Хотя, как я уже замечал, вполне осязаемые дорийские царьки вряд ли могли иметь своим предком полностью мифического персонажа – у привидений или у литературных героев реальных детей, вроде бы, не бывает. Важно, что фигура Геракла была известна и другим греческим племенам, а постепенно он стал любимым героем всех эллинов, за свои заслуги перед людьми и богами обожествленным и получившим бессмертие.

Более того, у нас есть все основания считать, что в образе Геракла греческий гений вплотную подошел к пониманию тех истин, которые евреям и человечеству в целом были явлены столетия спустя нашим Спасителем. Конечно, я имею в виду тот образ Геракла, который был создан религиозным мышлением греков, а не его реальный прототип, тоже, вполне вероятно, существовший. Кроме того, духовные поиски греков были связаны не только с Гераклом.

Уже в «Илиаде» мы сталкиваемся с поразительным нравственным прозрением, необычным даже для морали большинства современных нам христиан. К страшному в своем гневе Ахиллу, у которого троянский царевич Гектор убил любимого друга Патрокла, за что Ахилл мстит, убивая Гектора, ночью, тайно приходит несчастный отец поверженного Ахиллом героя – сам царь вражеского города старец Приам – и умоляет убийцу сына отдать тело Гектора для погребения. Но удивительно не это. Удивительно, что Ахилл находит в своем сердце сострадание по отношению к злейшему врагу. Он плачет вместе с Приамом, вспоминая собственного отца и погибшего друга, а потом

…за руку старца простертого поднял,

Тронут глубоко и белой главой, и брадой его белой.

Он принимает выкуп за тело Гектора – иначе в те времена было бы невозможно! – но приказывает омыть и умастить тело поверженного врага, одевает его в «новый хитон» и покрывает «прекрасною ризой», затем кормит Приама и укладывает спать, не забывая предупредить, что тому не следует слишком задерживаться, чтобы не попасться на глаза другим грекам, и к тому же обещает, что объявит троянцам перемирие на все дни, которые им понадобятся для достойных похорон Гектора. Напомним: убийцы его ближайшего друга. Будем честны: идея сострадания и милосердия к врагу в Ветхом Завете отсутствует напрочь. Во всей мировой литературе и в истории духовных поисков человечества впервые после Гомера она появляется только в Евангелиях.

А вот другой новозаветный мотив – мотив благовещенья – на сей раз из «Одиссеи» (XI, 235 и сл.), пока еще наивно-чувственный, но уже светлый. Красавицу Тирó (Turõ) (в переводе В.А.Жуковского ударение изменено), возлюбленную речного бога Энипéя (EnipeúV), полюбил Посейдон. Дабы не склонять Тиро к прелюбодейству, он принимает облик Энипея. Прощаясь, Посейдон говорит:

«Радуйся, богом любимая! Прежде чем полный свершится

Год, у тебя два прекрасные сына родятся…[1]

…Но возвратяся к домашним, мое называть им страшися

Имя; тебе же откроюсь: я – бог Посидон земледержец».

В начале прошлого века профессор Петербургского Университета Фаддей Францевич Зелинский, ставший после катастрофы 1917 года первым президентом Академии Наук независимой Польши, по этому поводу писал: «Но я решительно не вижу возможности для народа, ни в каком виде не допускающего богочеловечности и происхождения человека от брака бога и смертной – не допускаю для него возможности дойти до понимания той сцены, с которой начинается повествование о земной жизни Христа». Он имел при этом в виду (ссылаясь на голландского профессора Тиле) одну чрезвычайно важную особенность религиозного мышления разных народов.

Это сама по себе идея богочеловечности. Народы семитского мира ее не знают. Она им настолько чужда, что не только евреи отвергают Христа, но в конце концов в недрах Аравии рождается новая религия, ислам, считающая представления о Троице и Богочеловеке уступками многобожию и язычеству. Есть мнение, что несколько упрощенное, нерассуждающее единобожие семитов рождено безраздельно господствующим на небосклоне испепеляющим солнцем пустыни. Характерно, что ареал распространения так называемых Древних Церквей Востока практически совпадает с регионом расселения первоначально принявших христианство семитских народов (за исключением армян[2]). Но эти Церкви возникли в ходе христологических споров и уклоняются либо в отрицание человеческой природы Христа (монофиситство и монофелизм), либо в умаление Его божественной природы (несторианство). Для них Христос или всецело Бог, или всецело человек, хотя бы и лучший из людей, совершенный. Сочетание одного с другим в их глазах невозможно, ибо логически противоречиво. Так до XX века считалось абсурдом сочетание качеств волны и корпускулы (элементарной частицы)… Иными словами, древние архетипические представления, о которых в связи с теорией Карла Густава Юнга мы уже упоминали, проявляются в религиозной жизни этих народов до сегодняшнего дня.

Индоевропейскому же сознанию не понятна пропасть между богами и человеком. И если на определенном этапе это как бы приземляет богов, то по мере развития религиозного сознания начинается обратный процесс – возвышение человека. Конечно, такая линия развития – обожествление человека – тоже опасна и чревата страшными искушениями. Однако, будучи осмыслена и нравственно очищена поколениями жрецов, поэтов и философов, она создала предпосылки для восприятия самого сложного, самого диалектичного, но и самого продуктивного религиозного откровения за всю историю человечества – идеи истинного Богочеловечества. О том, как древнегреческая религия постепенно подготовила свой народ и вместе с ним всё человечество к принятию Нового Завета, который ведь недаром изначально был написан именно по-гречески, а не по-арамейски или на иврите, как Ветхий Завет, мы еще будем говорить.

Геракл-Искупитель

Племенной герой самого юного и не страдавшего излишней цивилизованностью греческого племени дорийцев, Геракл, не исключено, мог в глубокой древности иметь и какого-то реального прототипа. В мифологической же истории был он сыном Алкмены и Зевса, явившегося к ней, дабы не нарушать нравственности женщины, под видом ее законного мужа, фиванского царя Амфитриона. Имя его означает «гонимый Герой», и действительно, ревнивая супруга царя богов начала строить против героя всяческие козни еще до его рождения. Ему пришлось совершить множество подвигов, среди которых было десять великих, выполненных на принудительной службе его трусливому двоюродному брату царю Микен Эврисфею. Причем, так как два подвига Эврисфей по разным причинам ему не засчитал, всего пришлось совершить их двенадцать. Гераклу довелось побывать в рабстве, жить в нищете, убить в приступе безумия собственных детей, а в конце жизни верная, но ревнивая вторая его жена Деянира по наущению коварного кентавра Несса, смертельно раненного Гераклом, послала ему плащ, пропитанный ядом Лернейской гидры. Плащ прирос к его телу, и, испытывая невыносимые страдания, герой заживо взошел на костер, после чего вознесся на Олимп, где примирился с Герой, стал богом и получил в жены богиню юности Гебу.

Такова вкратце основная канва мифа о Геракле, довольно быстро ставшем любимым героем – и богом! – не только дорийцев, но и всех греков, а несколько позднее – даже римлян. Однако это лишь внешняя сторона его истории. Но уже, видимо, в гомеровскую эпоху, то есть в начале I тысячелетия до Р.Х. стало развиваться иное, глубинное понимание смысла его жизни. Развилось оно, – как можно понять из параллелей, скажем, с германским сказанием о Зигфриде, – из древнейшего индоевропейского мифа о грозящей богам гибели мира. Спасти богов и людей от вырывающихся на свободу сил древнего Хаоса может лишь герой божественного корня – вот отчего индоевропейцам так понятна идея богочеловечества! Но герой этот должен действовать вполне самостоятельно, своей доброй волей и без какой бы то ни было помощи своего божественного Отца.

Дальше пути мифологического творчества разных ветвей древа индоевропейских народов по этому пункту расходятся. Жившие в суровых условиях и склонные к мрачной героике германцы в «Предсказании Вёльвы» предвидели так-таки гибель и героя, и богов, и всего мироздания. Впрочем, если верить Вагнеру, Ницше и некоторым более солидным источникам, этот ужас отчасти смягчался идеей «вечного возврата» – грядущим бесконечным повторением всего мирового цикла от юности богов и кровавых подвигов героев до, естественно, очередной неизбежной и жуткой гибели тех и других, а заодно и всех нас.

Не то у греков. В географических и климатических условиях Эллады как-то не слишком прижилась мысль о неотвратимом мраке и погибели всего сущего. То, что такое, несмотря ни на что, может случиться, греки порой допускали. Но явно надеялись, что как-то, наверно, все-таки пронесет, и кто-то из их любимых героев – в классическую эпоху практически для всех эллинов им был уже Геракл – в последний момент спасет этот, может, не совсем идеальный, но всё же лучший из миров. Для этого, прежде всего, его подвиги должны были получить философское осмысление.

И действительно. По мысли эллинов, чтобы стать Спасителем мира, Геракл должен своею жизнью олицетворять идею искупления. Искупать есть что. Греховны люди, но свой древний грех есть и у богов. Они не только свергли Кроноса, бывшего отцом шестерым старшим из них[3], но и всяческими правдами и неправдами расправились со своими ближайшими родственниками титанами. Рано или поздно титаны (стихийные силы природы) взбунтуются и попытаются вернуть себе власть над миром. Если бы правда была полностью на стороне богов, беспокоиться было бы не о чем – правда в конечном итоге всегда должна побеждать. Но в том-то и дело, что позиция богов уязвима – своя правда есть и у свергнутых титанов! Вот почему Искупитель должен принадлежать не только миру людей, но и миру богов, превратить свою жизнь в акт добровольного самопожертвования и не пользоваться при совершении главных своих деяний чьей-либо помощью. И только тогда наступит для него долгожданное освобождение, апофеоз, обóжение.

Но и это не все. Раз Геракл – Спаситель и Искупитель, эти его деяния, знаменитые подвиги, не могут быть просто удалым молодечеством – они должны иметь высокий нравственный, даже метафизический смысл. Поэтому, если отвлечься от двух незасчитанных, первые четыре подвига были направлены на очищение от всяческой скверны ближайших к Фивам областей Эллады. Следующие – на избавление от чудовищ и на установление порядка во всем подлунном мире. Символически это выразилось в укрощении критского быка на юге, затем – коней-людоедов во Фракии на севере, в победе над амазонками и добыче пояса их царицы Ипполиты на востоке и, наконец, в походе на запад за скотом Гериона, когда по преданию им заодно были воздвигнуты «Геракловы столбы» на месте сегодняшнего Гибралтара. Последние и самые тяжелые два подвига означали окончательное устроение власти божественного порядка над небесами (яблоки Гесперид) и преисподней (захват Кербера, стража Аида).

На всякий случай необходимо подчеркнуть два момента. Богочеловеческая сущность Геракла означает, что он устанавливает не только божественную, но и человеческую власть над мирозданием. Точнее, в его лице человечество сознательно и добровольно вступает в союз с богами и решает общую с ними задачу. И, кроме того, несмотря на всю экстраординарность своих походов, Геракл ни разу не нарушает естественный порядок вещей. В частности, он не убивает и не пленяет Кербера. Он всего лишь приводит его к Эврисфею и, показав, отпускает обратно к вратам Аида. Смысл здесь именно в окончательном закреплении власти богов и людей над силами мрака и хаоса. Спустившись в Аид, Геракл освобождает незадачливого Тесея, из глупой бравады и ложно понятой дружбы попавшего там в ловушку, но оставляет прикованным к каменной скамье настоящего грешника – пытавшегося покуситься на саму Персефону Тесеева сподвижника Пейрифоя.

Надо признать, что вся жизнь Геракла, в его трудах, бедности и самопожертвовании, живо напоминает нам жития некоторых христианских святых, особенно из числа святых воителей. На русской почве прежде всего вспоминается, пожалуй, святой Илья Муромский, Киево-Печерский инок – Илья Муромец наших былин. Мне уже приходилось упоминать, что, несмотря на свою полную историчность, его образ, возможно, впитал в себя отдельные черты древнего полумифического персонажа – близкого родственника германского Зигфрида и греческого Геракла. Это и очищение земли от всяческих чудищ вроде Соловья-разбойника или Идолища Поганого. Это и долгая служба далеко не всегда благодарному князю. Это и отнюдь не великий достаток. Но зато и всенародная любовь и признательность.

Судьба Геракла в Греции была в чем-то с ним схожа. Величайший герой, служивший недостойному Эврисфею, проданный в рабство Омфале, проходивший всю жизнь в шкуре и с дубиной, стал особо почитаем рабами. А философы-киники, последователи Антисфена и знаменитого Диогена, многие из которых как раз рабами и были, основали даже своего рода орден тех, кто призывал «жить по-геракловски». Они отрекались от земных благ и раздавали имущество бедным, надевали на плечо «суму Диогена» «и отправлялись странствовать, чтобы служить ближним словом и делом», как писал столетие назад в одной из своих статей о древнегреческой религии уже упоминавшийся профессор Петербургского Университета Ф.Ф.Зелинский. Самое же главное, конечно, то, что этот удивительный образ совершенно очевидным образом подготовил греков к восприятию христианства еще в те времена, когда в недалеком Израиле царил исступленный фанатизм и стремление, если нет возможности уничтожить иноверцев физически, отгородиться от них с помощью смешных и нелепых, но порой попахивающих серой религиозных запретов.

Предчувствие потрясений

Чем же была так называемая «гомеровская эпоха» в Элладе? Обычно так называют время приблизительно с конца II – начала I тысячелетия до Р.Х. и до появления первых памятников новой греческой письменности около середины VIII века, что, кстати, почти совпадает с полулегендарной датой Первой Олимпиады – 776 годом до Р.Х. Другое название этой эпохи – «темные века». Считается, что именно в этот период, причем, скорее, ближе к его концу, творил сам гениальный Гомер или, точнее, несколько великих рапсодов, один из которых, быть может, действительно выступал под этим именем – или прозвищем – и объединил в единый корпус большинство песен своих предшественников. Сейчас чаще всего предполагается, что практически окончательная редакция классических поэм была завершена около 750 года, а через 100 лет при диктатуре Писистрата в Афинах лишь записана. В принципе, споры о личности Гомера и о мере его участия в составлении классических эпосов «Илиады» и «Одиссеи» продолжаются по сей день и вряд ли когда-нибудь окончательно завершатся. Но это и не так уж важно. Для истории человеческого духа существенно то, что именно в это время были заложены основы очень многих важнейших черт будущей греческой цивилизации классической эпохи. Конечно, мы уже видели, что часто они имели своим началом еще крито-микенские времена. Но после переселения дорийцев давним явлениям был придан новый импульс, а религия Геракла, гомеровский эпос и новые художественные представления, подводя черту под прошлым, осмысляя его, создали базу для качественно новых решений в духовной сфере.

К числу этих новых художественных представлений, едва ли ни в первую очередь, следует отнести так называемый «геометрический стиль» в вазописи (IXVIII вв. до Р.Х.). По инерции советского школьного воспитания, которое постоянно норовило пробиться даже в университетскую практику, появление этого стиля у нас зачастую объясняли тем, что после переселения варваров-дорийцев потомки микенских греков, якобы, «разучились рисовать». То есть в новой стилистике видели культурный регресс в чистом виде. В действительности всё сложнее.

Во многих европейских музеях (в частности, в Мюнхене) хранятся замечательные произведения керамического искусства, где на огромных сосудах, высотой почти в человеческий рост, мы обнаруживаем сразу несколько разностильных живописных ярусов. При этом обычно центральное место занимают росписи, явно продолжающие стилистику реалистичной микенской эпохи. Благодаря обилию изображений раковин и всяческих морских див трудно не вспомнить название самого пышного из новоевропейских стилей – рококо (от итальянского слова, означающего «раковина»). А вот у горла, а иногда и у дна сосуда мы неожиданно наталкиваемся на нечто совершенно иное. Сцены битв и бытовые зарисовки с участием людей и богов, изображенных откровенно условными, стилизованными под геометрические фигуры элементами. Впечатление порой бывает такое, как если бы акварели из круга художников «Мира искусств» попали в обрамление, созданное рукой Пикассо периода классического кубизма.

Что же это может означать? Да только одно. Рисовать художники, конечно же, не разучились. Но вот мироощущение их изменилось радикально. Вспоминаются слова Василия Кандинского, оброненные им где-то в дневниковых записях: «Чем страшнее становится жизнь, тем абстрактнее делается искусство, в то время как счастливый мир рождает искусство реалистическое». Цитирую я, к сожалению, по памяти, и за полную точность поручиться не могу. Но, так или иначе, не забудем, что эту чеканную формулу вывел не кто-нибудь, а общепризнанный основоположник современного абстракционизма. Греческие мастера «гомеровской эпохи» переживали примерно те же ощущения трагизма рушащегося миропорядка, что и европейцы начала XX века. Природные катаклизмы, падение Ханаанской цивилизации под ударами диких еврейских племен, разгром Хеттской державы и захват Египта «народами моря», переселение дорийцев – всё это по отдельности не могло привести к гибели культуры в материковой Греции, находившейся всё же несколько в стороне от театра основных событий того времени. Но, безусловно, создавало общую гнетущую атмосферу ожидания катастроф, войн и прочих бедствий, особенно разительную на фоне многовекового существования крито-микенской цивилизации в относительной стабильности и безопасности.

«Геометрический стиль» древнегреческой вазописи «гомеровской эпохи» психологически и функционально близок таким явлениям мировой культуры, как изысканная и вычурная александрийская поэзия тех лет, когда падение эллинистического Египта казалось уже только вопросом времени; или «темный стиль» провансальских трубадуров накануне альбигойских войн; абстракционизм и разнообразные течения авангардизма в России перед Первой мировой войной или экспрессионизм в Германии и Австрии – перед Второй. Это стиль переломного времени, ностальгирующего по великому прошлому и страшащегося неведомого будущего. Стиль, порожденный мироощущением, так емко выраженным в известном китайском проклятии: «Чтоб тебе жить в эпоху перемен!»

Из Трои в Рим

Тем временем, на далеком Западе, в Италии и поблизости от нее тоже происходили весьма примечательные события. Около 1000 года до Р.Х. в Средней Италии распространяется техника обработки железа, так называемая «культура Виллановы» по имени местечка близ Болоньи. Носителями ее были племена италиков, постепенно продвигавшиеся на юг полуострова. Понятно, что, как это случилось и в Греции, и во многих других регионах земного шара, те, кто владел железом и железным оружием, получали решительное преимущество по сравнению со своими соседями.

Отметим еще одну любопытную деталь. По эпическим сказаниям при взятии Илиона сын Афродиты Эней ускользнул из города, унося на плечах своего парализованного отца Анхиса. Родиной предков Анхис почему-то считал Крит, и уговорил беглецов отправиться туда. Но боги указали Энею на ошибку: родом с Крита был первый троянский царь Тевкр, но прародителем троянцев считался Дардан, родившийся в Этрурии. Пришлось плыть в Италию. В Сицилии умер Анхис. Буря занесла Энея к Дидоне в Карфаген. По прибытии на Апеннины он стал прародителем римлян и, в частности, рода Юлиев, к которому принадлежал Цезарь. С другой стороны, одними из основателей Рима (и, скорее всего, главными) были опять же этруски, которых предание приводит в Италию тоже из Малой Азии, откуда-то из-под Трои, причем историческая наука готова с этим согласиться. Ничего более конкретного сказать обо всем этом, пожалуй, нельзя. Но так получается, что эти обрывочные, смутные, полумифические и косвенные данные, связанные с Троянской войной, оказываются первыми сведениями о переплетении судеб двух величайших народов античности – греков и римлян.

Для нас существенно, что по историческим масштабам сравнительно быстро, уже к концу VIII века, ближайшие соседи италиков – этруски не только восприняли от них технику получения и обработки железа, но и сумели создать свою собственную, этрусскую культуру, соединившую технические навыки «культуры Виллановы», достижения греческой образованности и собственные национальные корни. Мы не станем вдаваться в разбор гипотез о происхождении этрусков. Отметим лишь, что наряду с наиболее распространенной теорией, выводящей их из Малой Азии (и таким образом косвенно подтверждающей предположение об их родстве с троянцами), существует мнение об их местном происхождении и даже о том, что они были просто потомками морских разбойников, пиратов.

Для наших целей важно другое. Возникновение этрусской цивилизации создало в Средней Италии того времени как бы два центра притяжения: этрусский (первоначально более сильный) и собственно италийский. К ним следует добавить мощное культурное влияние возникших не позже VIII в. греческих колоний в Южной Италии и Сицилии, а также постепенно усиливавшееся давление со стороны основанного по преданию в 814 г. Карфагена в Северной Африке, почти напротив Италийского побережья. Таким образом, обозначились все основные игроки растянувшейся лет на 700 драмы: италики, этруски, греки и карфагеняне.

Первый ход в этой гроссмейстерской партии был сделан в 754/3 году до Р.Х., когда по полулегендарной хронологии был основан Рим – почти одновременно с Первыми Олимпийскими играми, с установлением окончательной редакции гомеровских поэм и с восприятием греками финикийского алфавита. Античная традиция, археологические находки и здравый смысл позволяют выдвинуть предположение о том, что древнейшим поселением в пределах будущего Рима был поселок латинов на холме Палатин, возникший еще в XIX вв. Неподалеку, на Эсквилине с конца IX века жила община сабинов. Слияние этих общин и положило начало «Вечному городу». Всё бы хорошо, но никак нельзя обойти тот непреложный факт, что первые римские цари были этрусками и даже само имя Ромула обычно считается этрусским по происхождению. Пожалуй, не будет большой ошибкой предположить, что Рим, как и многие другие великие города (Вавилон, Александрия, Москва), изначально возник на перекрестке торговых путей, вобрав в себя разнородные этнические и культурные элементы.

(Продолжение следует)

__________________________________________________________________________

Ростислав Евдокимов-Вогак – поэт, прозаик, историк, автор книг «Стихотворения», «После молчания» и ряда научных публикаций, член Русского ПЕН-клуба



[1] Нелей (царь Пилоса, отказавший в очищении Гераклу, отец Нестора) и Пелий (PelíaV, сводный брат Эсона, изгнанного им из Иолка, гонитель Ясона; не путать с Пелеем, PhleúV, сыном Эака и отцом Ахилла).

[2] Но как раз у армян расхождения со Вселенской Церковью, по мнению современных богословов, как армянских, так и православных или католических, по большому счету отсутствуют, а их видимость есть результат недоразумения: по политическим причинам армянские епископы не смогли попасть на Халкидонский собор 451 г., осудивший монофиситство, а переводы соборных решений оказались неудовлетворительными, что и привело к их неприятию Армянской Церковью.

[3] Зевс, Посейдон, Аид, Гера, Деметра, Гестия.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.