БЕЛЫЕ ВЕРБЫ ДАУРИИ

Стихи

Белые вербы Даурии, утренняя белизна.

Словно грудных младенцев распеленала весна.

Яркое солнце выпило белые шапки льда.

Возле степных колодцев громко ревут стада.

Возле степных колодцев крики прилетных птиц,

ветер кочевий, топот, ржание кобылиц.

Где же седло горячее? Сладость новых ремней?

Время седлать табунных, нетерпеливых коней.

Время работать и думать: благо, что дни полны

чуть горьковатым духом молодости и весны.

* * *

И расскажет мне бабка, старуха кержацкого рода,

как сварила убойный, седой самогон,

как споила гостей, дверь подперла сосновой колодой

и плеснула на стены веселый огонь.

Занялось, запылало, как раненый зверь, зарычало

прокаленное зноем сухое смолье.

И кричали каратели, дико и страшно кричали.

Бабка била по окнам, и доброе было ружье.

Наше сельское кладбище! Нет ни гранита, ни бронзы.

Только небо, цветы да возвышенность небытия.

Мы поставили бабушке крест из мореной березы.

Она верила в Бога, суровая бабка моя …

* * *

Дом под крышей, где застряли в трещинах

яркие осколки синевы,

крепкий запах мокрого орешника

и сырой картофельной ботвы.

Пол из плах широких, ровно колотых,

выхолен со щелоком, с дресвой, –

отливает белизной и золотом,

и притушен свежею травой.

В этом доме снятся сны престранные:

высока, двуглава Бел-гора,

под горою кони окаянные,

в колокольцах хохот серебра.

Кучер в шубе и мохнатом инее,

шапка, словно пень на голове.

Сумерки густые, дымно-зимние,

в небе знаки, огненные «в».

Не война ли? В бревнах рвутся трещины,

пол дрожит, и пучится стена.

Крепкий запах мокрого орешника

закипает в проруби окна.

Этот дом поставлен атеистами

по незнанью, на кресте дорог.

По поверьям деревенским, исстари

им владеет, как наследством, рок.

Здесь нельзя ни конному, ни пешему

ночевать, не повязав руки

белой пряжей, что лежит в столешнице,

смотана в крестовые клубки.

А иначе, словно в телевизоре,

что-то щелкнет, треснет, запоет,

и запляшут голубые призраки,

да такие, что бросает в пот.

А заржут те кони окаянные,

тут уж кайся, вспоминай грехи…

В этом доме темные и странные

в эту ночь я сочинял стихи.

* * *

Господи, я это – русский.

Дай мне покой и ночлег

где-нибудь около русла

стылых неведомых рек.

Правдоискатель и грешник,

путник своей колеи,

что в этой жизни кромешной

видели очи мои?

Избы, леса да церквушки.

Сопки, косящие вбок.

Вьюги холодные вьюшки.

Гравий сибирских дорог.

Видимо, с этих истоков

и понесло на раскат

грусть, доброту и жестокость,

и всеавосьный загад.

Смятый и вырванный с корнем,

вбитый в сплошной инояз,

стал я темней и покорней,

в мерзостях мира погряз.

Вбитое быстро забыто.

Но понимаю в конце:

адская топка открыта –

чувствую жар на лице.

Тяжко мне и непробудно,

как только держит земля?

Господи, каюсь прилюдно:

я это, Господи, я.

* * *

В эту ночь я уснул где-то в темной степи,

на заброшенном конном заводе.

Шла метель. Я костер запалил из обломков саней.

И приснились мне кони, и резали руки поводья,

было больно держать мне летящих над миром коней.

Оглянусь – ни луны, ни звезды верстовой, только гривы,

словно метеориты, летят в небесах.

Я не мог бить коней, как табунщики, –

вдумчиво, трудолюбиво

бьют по спинам, по теплым губам,

да по звездочкам карим в глазах.

И не мог удержать их – весна ветровая

растрепала пространство, и гнула барханы в дугу.

И все гнался за нами, и жалобно ржал, отставая,

жеребенок, похожий на яркий багульник в снегу.

Жизнь, как степь. В ней метельного, грубого вдоволь.

Торопись – не отстать, не доверься разнеженным снам.

Вечно гонит судьба, как того жеребенка гнедого,

поколенье мое по российским крутым временам…

* * *

Думать спокойную думу,

слушать холмы, облака,

небо Даурии, шумы

утреннего ветерка.

Видеть дороги и нивы,

завязь в росе и пыльце,

и не терять перспективы

некой загадки в конце.

____________________________________________________

Михаил Вишняков – поэт, автор книг «Кедровый посох», «Час багряного солнца» и других, член Союза писателей России.