№3 2006


Содержание


Иван Стремяков. Запоздалая весна. Стихи.
Вильям Козлов. Урядник. Рассказ.
Александр Новиков. Полоса отчуждения. Путевые заметки.
Надежда Полякова. Последние листья слетают с ветвей. Стихи.
Елена Жабинковская. Над заливом собирается гроза. Стихи.
Елена Елагина. Фарфоровый ангел. Стихи.
Николай Шумаков. В лунном сиянии. Фантазия.
Юрий Андреев. Резонанс земли и неба. Фрагменты.
Молодые голоса:
Тамара Попова. Там времени река течет наоборот. Стихи.
Кирилл Рябов. Воинствующий пацифист. Повесть.
Екатеринбургские гости:
Юрий Конецкий. В лугах – дыханье строчек фетовых. Стихи.
Любовь Ладейщикова. А жизни не хватает никому. Стихи.

Польские гости:
Ричард Улицкий, Анна Залевска, Иоанна Бабяж Круль. Стихи.(перевод с польского Е. В. Полянской)
Голос минувшего:
Игорь Лапшин. Пергамент. Рассказ.
Николай Олейников. Влюбленный в вас дарю алмаз. Неизданные стихи.
Евгений Лукин. Свадьба Рыси. Эссе.
Павел Крусанов. Арбатская почта. Очерк.
Александр Яковлев. Вы жертвою пали в борьбе роковой. Очерк.
Кирилл Козлов. У трамвайного космодрома. Статья.
Валентина Рыбакова. Задремавшая отчизна Николая Рубцова. Статья.
Ростислав Евдокимов-Вогак. Мистерии и состязания. Статья.
Марина Дробышева. Доверяй Богу. Заметка.
Владимир Полушко. Исполин из полена. Рецензия.
Даниил Аль. Давайте поклоняться доброте. Рецензия.

SnowFalling

Ростислав ЕВДОКИМОВ-ВОГАК

МИСТЕРИИ И СОСТЯЗАНИЯ

(«Священные камни Европы»)

В здоровом теле здоровый дух.

Римская пословица

Деметра и Кора

Итак, в культе Геракла на греческой почве ярче всего отразилась характерная для многих индоевропейских народов идея богочеловечности и искупления богочеловеком грехов мира, чем, бесспорно, подготавливалась почва христианству. А трагическое мироощущение греков так называемой гомеровской эпохи отразилось, в частности, в появлении геометрического стиля вазописи, психологически и типологически аналогичного таким явлениям, как «темный стиль» средневековых трубадуров перед альбигойскими войнами, разрушившими вдохновлённую катарами цивилизацию Прованса, или абстракционизм начала XX века.

Пора продолжить обзор основных направлений древнегреческой религии периода архаики и попробовать назвать основные вехи римской истории начальной эпохи. Дело в том, что именно в «темные» века истории Эллады, то есть приблизительно с конца II тысячелетия и до середины VIII века до Р.Х., сложились основные культы и таинства, составившие религиозную физиономию страны на века вперед. В творчестве поэтов, художников и философов именно они постепенно развились в представления, расчистившие путь христианству, предварившие его во многих отношениях в большей мере, нежели Ветхий Завет, и ставшие почвой и точкой отсчета для раннехристианской мысли. Это, прежде всего, культы Деметры, Аполлона и Диониса, Дельфийский оракул, Элевсинские мистерии и орфические таинства.

Культы Аполлона и Диониса, а также тесно связанные с последним орфические таинства пришли в Грецию с Востока сравнительно поздно. Еще в «Илиаде» Аполлон – главный покровитель Трои. А в Дельфах, ставших центром его религии, первоначально был оракул Геи и Фемиды. Победоносное шествие Диониса и его культа из фрако-фригийского ареала всего лишь в VIIIVII веках до Р.Х. еще оставалось в памяти эллинов классического периода, хотя имя его в критской письменности упоминается уже в XIV веке.

Что же касается Деметры, то сам по себе ее культ восходит, очевидно, ко временам еще индоевропейской общности. Это видно уже из ее имени (Dhmήthr), буквально означающего «земля-мать»[1]. Однако в гомеровских поэмах мы ее не встречаем. Пожалуй, это и не удивительно, потому что в описываемую в них эпоху боги мыслились человекоподобными существами с вполне конкретными для каждого из них особенностями характера и своего рода профессиональной специализацией. При описаниях любовных приключений, воинских подвигов и морских плаваний, в основном составляющих сюжеты «Илиады» и «Одиссеи», богине зреющей нивы и всяческого плодородия места попросту не оставалось.

Но уже среди так называемых Гомеровых гимнов один из самых пространных посвящен Деметре, мифу о похищении ее дочери Персефоны-Коры Аидом-Плутоном[2] и об утверждении богиней Элевсинских мистерий. Судя по тому, что афиняне в гимне даже не упоминаются, но зато другими центрами, пользующимися покровительством Деметры, названы остров Парос в Кикладах и городок Антрон в Фессалии, обычно считается, что сложен он еще до возникновения единого аттического государства, то есть вероятнее всего в начале VII века до Р.Х.

Не забудем, что Элевсин расположен всего лишь в 22 километрах от Афин, но долгое время был независимым и даже воевал со своей великой соседкой. Представьте себе, что Стрельна, находящаяся примерно на таком же расстоянии от центра северной столицы России, что и Элевсин от Афин, вступает в коалицию с Царским Селом и Петергофом, после чего объявляет войну Санкт-Петербургу, – и вы почувствуете, насколько силен был в Элладе дух полисного сепаратизма, самостоятельности, страстного до исступления стремления к свободе и независимости. У нас уже был случай заметить, что наряду с очевидными минусами этот же «полисный дух» обернулся в веках и великим благом, став, пожалуй, первой в истории побудительной причиной для возникновения истинной демократии – сплава самоуправления с предприимчивостью и свободомыслием. Впрочем, из этой же взаимосвязи можно вывести и неизбывность недостатков любой демократии, коренящихся в явной склонности к анархии, в иррациональности толпы и, как следствие, в легкости, с которой любой демагог, хотя бы и самый подлый, «захватив почту и телеграф, может управлять великой нацией».

Но вернемся к Деметре. Изначально ее культ был, конечно, типичной «религией природы». Однако не следует на этом основании относиться к нему высокомерно и пренебрежительно, ставя на одну ступень с верованиями первобытных племен. Не забудем, что определенные черты религии природы сохранились и в христианстве. Это и Илья-пророк, по народным представлениям разъезжающий по небесам на громовой колеснице; и святой Власий, смешавшийся на славянской почве со «скотьим богом Велесом»; и «Никола Морской», помогающий «на водах». Причем ведь не только суеверные моряки молятся «Мир Ликийских чудотворцу», но и вполне просвещенные батюшки освящают корабли именно с его иконой и служат панихиды по погибшим морякам в Никольских соборах по всему христианскому миру (протестанты здесь, конечно, не в счет). Найдутся указания на религию природы и в Ветхом Завете. Помимо того же Ильи-пророка это хотя бы само представление о небесном воинстве и – по крайней мере, согласно традиции – о свержении Сатаны с его приспешниками куда-то вниз, под землю, в Шеол, Ад-Аид, Тартар…

Не хотелось бы прослыть кощунником или, Боже упаси, неоязычником. Но справедливость велит сказать, что развитый последовательный монотеизм христианства, иудаизма и ислама совсем не обязательно так уж несовместим с религией природы. Тому есть несколько причин. Во-первых, природа создана Богом, а потому как Божье творенье заслуживает хотя бы минимального почитания. Этот аргумент, разумеется, чужд еретикам-дуалистам вроде уже упоминавшихся катаров, считавших природу и вообще материальный мир творением Сатаны – так на то они и еретики!

Во-вторых, если мы в каком-то смысле представляем Господа Бога Отцом всему человечеству, то должны понимать: естественно, чтобы и Он относился к нам, как к детям. Но даже самым умным своим детишкам дошкольного возраста мы не пытаемся объяснить молекулярное строение клетки или формулы квантовой механики. Поэтому и Бог, возвещая древним иудеям, египтянам или грекам какие-либо истины, делал это в тех понятиях, которые соответствовали тогдашнему уровню их научных знаний, были доступны их мышлению, – в том числе в образах религии природы. Только крайние обскуранты могут с пеной у рта утверждать, будто Бог создал Адама в буквальном смысле из «персти земной», а Еву – из совершенно конкретного Адамова ребра. Более того, такие фанатики буквы как раз и противоречат Писанию, ибо в нем неоднократно подчеркивается, особенно Иисусом Христом, что речь идет о притчах и иносказаниях.

В третьих, Бог именно в явлениях природы зачастую Себя и проявляет, общаясь с человечеством. В одних местах Ветхого Завета Он вступает в контакт с людьми, Сам представая перед ними в природных образах: горящего куста, легкого ветра, столпа огненного. В других случаях Он указывает на Свою волю через природу. Этому учит тысячелетний опыт разных народов и священные книги, в которых Бог грозит нечестивцам природными катаклизмами (потоп, мор, «трус земной» и прочее) или, к примеру, проявляет себя, насылая на Египет «семь лет тучных», а потом столько же голодных. Кстати, эта история только в националистическом представлении древних иудеев имела целью прославление Иосифа как толкователя фараоновых снов. Гораздо естественней предположить, что Господь Бог заботился в первую очередь как раз о Египте, желая покарать его за грехи многобожия, но одновременно и укрепить дух фараона-реформатора (наиболее вероятным собеседником Иосифа был Эхнатон) и не допустить гибели великого народа от голода. Заметим здесь, кстати, что сравнительно недавно в Египте была найдена гробница, принадлежавшая предположительно именно библейскому Иосифу, и оказалось, что относится она как раз к амарнскому времени, то есть ко времени деятельности Эхнатона.

Наконец, не забудем, что вдохновлял Священное Писание и через Соборные постановления – каноны христианства, конечно, Бог, но записывали-то их люди. А записывая, не могли не делать уступок своей собственной природе, причем, учитывая только что сказанное, большого греха в этом не было.

Таинства Элевсина

Есть Зевс, был он и будет; воистину молвлю, велик Зевс!

Зиждет плоды нам Земля; величайте же матерью Землю!

Эта замечательная формула из Зевсова прорицалища в Додоне как нельзя лучше выражает своеобразный дуализм древнегреческой религии. Вообще-то по здравому соображению ничего особо своеобразного в нем нет. Он естественен, как и всё эллинское мироощущение. Но сегодня мы слишком привыкли религиозный дуализм понимать на философский манер, как борьбу неба и преисподней, света и тьмы, добра и зла. Именно такой дуализм доводил святость до скопчества, а борьбу с темной материей, порождением Аримана или Сатаны, до надругательства над плотью, выражавшемся во всяческих мерзостях и распутстве. Надо признать, что волны такого дуализма постоянно накатывались с Востока на греко-римскую цивилизацию. Как показала практика, христианство тоже не было защищено от этих теологических диверсий. Но в изначальной религии эллинов акценты были расставлены по-иному, В ней не было ни богоборчества, ни «природоборчества». Зевс, Аполлон, Афина-Паллада – божества небесные. Их сущность – солнце, день и свет. Пусть даже порой они ниспосылают на людей громы и молнии – всё равно это нечто открытое, ясное, справедливое. Но ведь в мире есть место и ночи, тьме, тайне. Это совсем не значит, будто соответствующие божества – по-гречески их называют «хтоническими»[3], то есть связанными с землей – злы. Что же может быть злого в «матери сырой земле»? Она же, прежде всего, мать! Мать нам всем – людям, зверям, растениям и даже богам, по крайней мере, многим из них. Но тайне эти божества, конечно, причастны, причем самой страшной из всех тайн: загадке нашего загробного существования.

Да есть ли оно вообще!? Мы видели, что уже в самой глубокой древности религиозное сознание греков ответило на этот вопрос положительно. Но зависит ли посмертная участь от нашего поведения здесь, на земле? И об этом уже шла речь: с тех пор как появилось представление о загробном суде, возглавляемом страшным критским царем Миносом, сыном Зевса, греки верили, что судьба души после смерти определяется поведением человека при жизни. Однако связь эта может быть очень разной. Одно дело, когда условием спасения оказывается исполнение неких формальных условий – обрезания у мусульман и иудеев, крещения у христиан, и совсем иное, если, признавая важность формальностей, религия требует от человека прежде всего нравственного совершенствования. Между прочим, оно тоже может быть неодинаково у разных народов. Древние германцы, к примеру, считали первейшим признаком своей морали воинскую доблесть и безжалостность к врагу, доходящую до садизма. Причем это относилось и к женщинам – вспомним валькирий или вполне реальных жен и дочерей конунгов, персонажей «Старшей Эдды». У многих народов еще и сегодня в моральный кодекс входит необходимость кровной мести и тому подобное.

У греков было не так. В классическую эпоху вообще доходило до крайностей: даже в случае «оскорбления действием» вместо того, чтобы по-мужски набить обидчику морду, грек предпочитал хватать его за руку и тащить в суд. Но мы сейчас не об этом.

Сюжетная основа мифа сводится к тому, что Плутон (богатый душами и земными недрами, отчего и имя, означающее «богатый») с разрешения своего брата Зевса похищает его дочь от Деметры Кору, дабы взять ее себе в жены. Деметра ищет похищенную и, узнав правду от Гелиоса-Солнца, в гневе прекращает общение с богами и, изменив свой облик, устраивается кормилицей младенца Демофонта к элевсинскому царю Келею. Полюбив малыша, она пытается сделать его бессмертным, натирая амброзией и закаляя в огне, но план срывается после того как неразумная мамаша Метанира, застав богиню за этой процедурой, в страхе за дитя поднимает крик. Вторично раздосадованная Деметра удаляется, предварительно самолично учредив Элевсинские таинства с обрядом посвящения в них. Причем старший брат Демофонта Триптолем постепенно его вытеснил, получив от Деметры колосья пшеницы и наказ учить людей хлебопашеству.

Хотя связь между Деметрой и Землей всегда чувствовалась, в этом рассказе они оказываются персонажами разными и даже соперничающими. Именно Земля заманила Кору, вырастив особо прекрасный нарцисс, а потом разверзлась, пропуская колесницу Плутона. Зато и Деметра поражает теперь Землю бесплодием. У людей наступает голод, они перестают приносить богам жертвы. Приходится договариваться. Зевс предлагает брату, владыке подземного мира, отпустить Кору восвояси. Тот повинуется, но предварительно дает ей отведать зерен граната, чем, как вскоре выясняется, обеспечивает себе право проводить с ней треть года в своем подземном царстве.

Кто видел замечательный фильм Сергея Параджанова «Цвет граната», помнит, конечно, что на языке символов этот цвет – цвет крови. Плутон связал с собой Деву-Кору узами крови. Какой? Откуда она вдруг взялась? Здесь нелишне вспомнить «Поэму горы» Марины Цветаевой:

Персефоны зерно гранатовое!

Как забыть тебя в стужах зим?

Помню губы, двойною раковиной

Приоткрывшиеся моим.

Персефона, зерном загубленная!

Губ упорствующий багрец,

И ресницы твои – зазубринами,

И звезды золотой зубец…

Всё очень просто. Плутон, конечно, заронил в новобрачную не какое-то там зерно, а свое собственное семя, которое две трети года она будет вынашивать на земле, у матери... Но ведь ее культовое имя – Кора, то есть Дева, и эту несообразность надо как-то обойти. Так и появляется гранатовое яблоко. В то же время эти зерна связываются с зернами будущего урожая. А отсюда уже совсем недалеко до идеи бессмертия. Прежде всего, бессмертия души. С другой стороны, Деметра и ее дочь, пусть даже против своей воли, но подчинившаяся узам замужества, становятся покровительницами домашнего очага, семьи и брака.

И всё же, всё же… Ведь всё рассказанное – только красивая сказка, не так ли? – Да, конечно. Но у нас есть основания полагать, что сами греки, по крайней мере, наиболее образованные среди них, уже в глубокой древности так к нашему повествованию и относились. В конце концов, само слово «миф» как раз и означает занимательную историю, рассказ, сказку. Но помимо мифа, легенды, сказания в Элевсине сформировалось и нечто более глубокомысленное – система таинств, знаменитые Элевсинские мистерии. Подробности нам неведомы. Тут ведь возник любопытный парадокс. С одной стороны, основные черты мистерий были, видимо, общеизвестны – ведь посвящение в них получали практически все взрослые жители Аттики, в том числе и рабы, а также едва ли не всякий желавший из других греческих государств. Так у нас все крестятся или – у мусульман и евреев – подвергаются обрезанию. Кому придет в голову в подробностях описывать хорошо знакомый каждому ритуал? С другой же стороны, мистерия оставалась мистерией, и как нашим священникам нельзя разглашать тайну исповеди, так и элевсинские жрецы и экзегеты (толкователи) посчитали бы святотатством писать общедоступные трактаты о сущности своих таинств.

Мы знаем, что в процессе объединения мелких городов Аттики, в том числе и Элевсина, с Афинами не только в ритуал, но и в само сказание были внесены некоторые изменения. Мы знаем и то, что соблюдение обряда считалось необходимым, но недостаточным условием для грядущего спасения. Душа могла надеяться на милость Богинь только при условии высоконравственного поведения человека в земной жизни. В праздник Элевсиний посвященные после ночных хороводов приходили в особый храм, где в качестве центрального таинства созерцали священную драму, обещавшую им бессмертие души и спасение. Но священник предварительно «исключал из святой хореи всех тех, кто, хотя и будучи посвящен, прогневил богинь своей порочной жизнью»[4]. Если они все же оставались, то себе же во вред, как у нас – недостойно, то есть без исповеди и покаяния, причастившиеся Святых Таинств

Нравственный уровень элевсинского жречества хорошо виден из такого эпизода. Когда во время Пелопоннесской войны талантливый полководец и дипломат Алкивиад по вине самих же афинян переметнулся к спартанцам, демократия обратилась ко всем жрецам и жрицам с требованием проклясть его от имени своих богов. Все так и поступили. Но одна Феано, жрица Деметры, отказалась пойти на поводу у государства и толпы, ответив: «Я – жрица молитв, а не проклятий». Справедливости ради отметим: на сей раз древний Израиль опередил Элладу. В VIII веке до Р.Х., за триста лет до Феано, пророк Осия от имени Иеговы уже сказал нечто очень похожее: «Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений»[5].

О некоторых других важных особенностях Элевсинского культа мы будем еще говорить, когда речь зайдет об Аполлоне и Дионисе.

Дух и тело

В дни, когда писались эти строки, не где-нибудь, а на земле Эллады, в Афинах, шли Олимпийские Игры 2004 года. Поэтому странно было бы умолчать о той древнегреческой Олимпии, которая дала Играм свое имя, и об истории их проведения. Ведь в нашем повествовании мы хоть и стремимся при всяком удобном случае подчеркнуть преемственность нашего духовного и конкретно – религиозного развития от античного мира, но общая цель его шире: по мере возможности, мы должны разглядеть всё многообразие культурных связей сегодняшних европейцев и русских с первыми цивилизациями Европы.

Не будем, кстати, стыдливо умалчивать о тех вполне действительных, отнюдь не надуманных проблемах, которые возникают, когда мы пытаемся совместить реалии сегодняшнего дня с некоторыми раннехристианскими представлениями. Ведь если порой мы не решаемся о них заговорить, тем охотнее на этих темах начинают спекулировать, ёрничая и зубоскаля, атеисты, а еще того хуже – люди, называющие себя верующими, но верующими как-то по-особому – якобы, по-современному, снисходительно и иронично поглядывающие на нас, глупых, погрязших в стародавних предрассудках.

Действительно, существуют постановления Вселенских соборов, принятые задолго до разделения Западной и Восточной Церквей и подкрепленные более поздними решениями поместных соборов как в католическом, так и в православном мире, осуждающие и запрещающие всяческие ристалища (то есть спортивные состязания), цирковые и театральные представления. Средневековые европейские жонглеры и русские скоморохи, по сути дела соединявшие в своем лице спортсменов и актеров, тем не менее, существовали, хотя и подвергались периодическим преследованиям. Их даже хоронили, как известно, за кладбищенской оградой, на неосвященной земле. И вдруг мы узнаем, что в наше время римская курия вкупе с православными иерархами (и, между прочим, с мусульманскими муллами) благословляет как сами Игры, так и отдельные национальные команды. Как же так?

Что ж, давайте разберемся! Иначе мы рискуем во всю свою жизнь к весьма заметному пласту человеческой культуры относиться как к запретному плоду, то ли постоянно впадая в грех, то ли пытаясь перехитрить Господа Бога с помощью неуклюжих оправданий, то ли стремясь полностью вычеркнуть из своего сознания вместе со стадионом – оперный театр, музеи и добрую половину художественной литературы.

Между тем, скрывать нам совершенно нечего. Наши сомнения, как это чаще всего и бывает, основаны на недоразумении. Церковные запреты, о которых идет речь и издеваться над которыми так любят наши недоброжелатели, носят не догматический, а исторический характер. Они провозглашались тогда, когда еще жива была память о том, что театральные представления и спортивные состязания тесно связаны с языческой религиозной обрядностью, а при слове «цирк» перед глазами вставали жуткие сцены мученичества первых христиан и не менее омерзительные картины гладиаторских боев – пусть даже эти гладиаторы в своем большинстве не были крещены и оставались язычниками. Но никому ведь не приходило в голову несколько позднее осуждать, к примеру, участников христианских рождественских мистерий, в полном благочестии игравших трех волхвов, Иосифа, деву Марию и – на грани святотатства! – даже Иисуса Христа. Хотя какой-нибудь недалекий сегодняшний критик имел бы формальное право объявить их такими же актерами, как и балаганных шутов.

На самом деле Церковь никогда не осуждала и не могла осуждать мирское искусство и заботу о человеческом теле, в том числе и спорт, как таковые. В самом крайнем случае речь могла идти о том, что такие занятия отвлекают человека от молитвы и от мыслей о вечном. Это, конечно, верно, но в той же мере, что и почти любая иная человеческая деятельность. Пожалуй, тут будет позволительно несколько переиначить один любимый юристами анекдот. «Можно ли бегать, прыгать и гонять мяч во время молитвы?» – «Конечно, нельзя! При молитве необходимо вести себя достойно». – «А можно ли, играя в футбол, прыгая и бегая, молиться?» – «Конечно, можно! Молиться можно и нужно всегда и везде». Между прочим, мы достаточно часто видим теперь, как молятся спортсмены перед стартами или благодарят Бога сразу после своих побед. И надо заметить, что при всей безыскусности этих наспех прикрытых глаз и крестных знамений они выглядят гораздо естественнее, честнее и я бы сказал – религиознее большинства политиков, часами простаивающих со свечками в храмах.

Я неспроста сказал, что Церковь не только не осуждала, но и не могла осуждать заботу о человеческом теле. Уже приходилось говорить, что это тело, как и весь физический мир, создал Господь Бог, и уже поэтому оно не подлежит осуждению. Пора напомнить и о том, что такого рода осуждение в реальной церковной истории неоднократно служило признаком самых страшных ересей. Смирять свою плоть, подчинять ее духу – это одно. Унижать и уничтожать – совсем другое. В первом случае (во время поста или в монашестве) мы стремимся к возвышению и освящению плоти, к ее обóжению и по мере своих сил предвосхищаем грядущее спасение всякой плоти. Во втором (у не по разуму ревностных фанатиков и ересиархов) мы исходим из древневосточного дуалистического предположения, будто Богом создан лишь духовный мир, а мир физический – творение Сатаны. Борьба с Сатаной подменяется борьбой с сотворенным будто бы им миром (то есть из сферы духа перемещается во вполне материальные области) и ведется по двум, на первый взгляд противоположным, направлениям: уничтожение плоти (вплоть до скопчества) и глумление над нею (вплоть до свального греха на хлыстовских радениях).

Из всего сказанного можно сделать простой практический вывод: если слушая оперы Вагнера, мы не молимся Вотану и не призываем валькирий; если на состязаниях легкоатлетов нам не приходит в голову, будто они таким способом ублажают души древних героев и делаются богоподобными сами; если при игре в мяч мы не требуем проигравшую команду в полном составе принести в жертву Солнцу, то соответствующие запретительные нормы церковных соборов писаны не для нас. У нас вполне достаточно своих собственных вполне реальных грехов, чтобы добавлять к ним выдуманные, по здравом размышлении не имеющие к нам ни малейшего касательства.

Герои Олимпии

Но вернемся в Олимпию. Расположена она на юге Элиды, области на северо-западе полуострова Пелопоннес, и представляет собой сравнительно небольшую долину, огражденную рекой Алфеем с притоком, невысокой горной грядой и низиной с заливным лугом. «Олимп», имя которое носили несколько гор и местностей в разных концах Эллады, – слово догреческое, и древнейшая керамика, найденная в Олимпии, относится еще к III тысячелетию до Р.Х., а несколько позднее, в начале II тысячелетия, мы обнаруживаем здесь следы построек, некрополь и глиняные фигурки, видимо, культового назначения. «Пелопоннес» в переводе означает «остров Пелопса (Pέloy, PέlopoV)», и первые дошедшие до нас сведения об Олимпии связаны с этим легендарным сыном Тантала.

Местный царь Эномай объявил, что отдаст свою дочь Гипподамию в жены только тому, кто победит его в состязании колесниц. Проигравший же должен проститься с жизнью. Пелопс, царь соседней Писы (не путать с Пизой в Италии!) подкупил Миртила (MurtίloV), возничего Эномая, подломившего втулку колеса на колеснице своего господина. Эномай погиб, а победитель вместо того, чтобы наградить, предал изменника казни, но, во искупление своего греха, учредил поминальные игры. Что, однако, не помешало Миртилу проклясть Пелопса вместе с его потомством. К каковому относились: Атрей, накормивший своего брата Фиеста мясом его детей; Агамемнон, погибший от рук собственной жены и случайно уцелевшего сына Фиеста Эгисфа; и Орест, мстя за отца, убивший собственную мать. Надо признать, что проклятье оказалось довольно действенным... Мотив вполне сказочный, но уже в нем появляется очень характерная деталь: состязания колесниц. Уже в гомеровскую эпоху существовал преддорический культ Пелопса и Гипподамии, считавшейся основательницей олимпийских состязаний девушек. Видимо, уже в микенское время здесь был оракул и регулярно проводились праздничные игры.

По преданию обновил Игры и учредил святилище Зевса Геракл. Но счет Олимпиадам греки вели с 776 года до Р.Х., когда победил некий элеец Коройбос (KόroiboV), между прочим, судя по имени, по-видимому, карийского происхождения. Дата эта – условная, рассчитанная в IV веке до Р.Х. на основании списков победителей. Тем не менее, она вполне может быть близка к реальности. Аристотель сообщает о тексте договора о «божественном мире» на время проведения Игр, записанном на бронзовом диске. Этот диск еще во II веке после Р.Х. видел Павсаний. По легенде этот договор заключили этолиец из Элиды Ифит, ахеец из Писы Клеосфен и дориец из Спарты Ликург. Таким образом, мы убеждаемся, что уже в гомеровскую эпоху Игры имели всеэллинское значение.

В микенское время, судя по легенде об Эномае и Пелопсе и по множеству сохранившихся статуэток возничих, Игры сводились к состязаниям колесниц. Но после 776 года до Р.Х. был введен бег на короткую дистанцию. Считалось, что длину беговой дорожки в 191,27 м установил Геракл, поставив на землю 600 раз свою ступню. Он же посадил оливу, листьями с которой увенчал победителя. Несложный расчет показывает, что в таком случае длина ступни Геракла составляла бы почти 32 см, то есть явно больше 50-го размера! Это, конечно, шутка, особенно, если вспомнить, что оливы растут крайне медленно, и дать достаточно листьев для венка посаженное Гераклом дерево могло бы, скорее всего, лишь после его смерти.

В 724 году до Р.Х. был введен бег на среднюю, а в 720 году до Р.Х. – на длинную дистанцию, в 708 году до Р.Х. – борьба и пентатлон (пятиборье), в 688 году до Р.Х. – кулачный бой, в 680 году до Р.Х. – скачки на колесницах[6], в 648 году до Р.Х. – верховые конские скачки и панкратий («всеборьба», комбинация борьбы и кулачного боя), в 520 году до Р.Х. – бег с оружием.

Несколько отвлекаясь от Олимпии, заметим по поводу этого последнего вида состязаний, что современные нам спортсмены совершенно напрасно гордятся своими успехами в марафонском беге, включенном бароном де Кубертеном в программу первых Олимпийских Игр нашего времени (1896 г.). Дело в том, что древний гонец, пробежавший около 42 км от Марафона до Афин с вестью о победе, во-первых, сделал это во всеоружии – в доспехах, с мечом и при щите (иначе он запятнал бы себя несмываемым позором), а во-вторых, перед «забегом» он принимал участие в битве, то есть несколько часов бил противника этим самым мечом, достаточно тяжелым, между прочим, и защищался не многим более легким щитом. Попробовал бы кто-нибудь из нынешних рекордсменов совершить что-либо подобное! Трудно сомневаться, что такой смельчак упал бы замертво не по окончании дистанции, как древний воин, а намного раньше.

Это, кстати, не единственный пример, заставляющий нас поражаться уровню физической подготовки древних. В той же Олимпии найдено довольно много каменных глыб весом по 450—500 кг (есть упоминания и о шестисоткилограммовых) с однотипными надписями: «Меня поднял такой-то». Даже если предположить, что поднимали их всего лишь до пояса, не забудем, что камень – не штанга, его в любом случае так удобно не ухватить, а наши штангисты вряд ли смогут такой вес даже оторвать от земли. Рассказывают, однако, что один из знаменитых силачей древности достиг своих успехов очень просто: он каждый день относил своего теленка на пастбище, пока тот не превратился в быка... Есть свидетельства и тому, что древние атлеты перепрыгивали местные речки. Но по исследованиям геологов ширина их русла в те времена составляла 17—19 метров, а ни о каком «тройном прыжке», как иногда пытаются объяснить эти достижения, при прыжках через реку не может быть и речи. Знаменитые противовесы, использовавшиеся древними, способны увеличить дальность прыжка максимум на метр-полтора, но не обеспечить двойное превышение нынешнего мирового рекорда.

Конечно, наши скептически настроенные современники попытаются на этом основании заявить, будто «этого быть не может, потому что не может быть никогда». Между тем, объяснение все-таки существует. Хорошо известны надежно зафиксированные (хотя в них тоже верится с трудом) случаи из нашего времени, когда молодая мать приподнимала многотонный грузовик, наехавший на ее ребенка, или некий австралиец, спасаясь от стаи диких собак-динго, перемахнул через трехметровый забор. Видимо, древние владели психологическими навыками, позволяющими сознательно освобождать резервные силы организма, которые обычный наш современник способен использовать лишь случайно в состоянии крайней напряженности, стресса. Кроме того, в те времена, когда никто понятия не имел о допингах, могли использоваться некоторые возбуждающие средства. К примеру, есть сведения, что в этих целях жевали листья лавра и, быть может, еще каких-то трав. Иными словами, пользовались чем-то вроде легких наркотиков. Но основной составляющей успехов древнегреческих атлетов была, конечно, сила воли и умение мобилизовать скрытые способности своего организма.

Простой бег, чтобы солнце не било в глаза, велся с востока на запад. Двойной начинался против солнца, чтобы после поворота финишировать, опять же, на западе. Стартовые площадки имели каменные отметки с двумя неглубокими выемками для упора ног. В IV веке беговая дорожка была расширена до 10 метров. Длина ипподрома была около 770 метров, старт и финиш – на западе. При кулачном бое руки бинтовались ремнями, скрепленными тяжелыми кожаными кольцами – прообраз наших боксерских перчаток. Удары были настолько мощными, что атлеты во время боев нередко погибали. Но, что интересно, победителем в таком случае провозглашался погибший! Дело в том, что принимать участие в Играх и даже быть их зрителями могли только свободные полноправные граждане, не запятнавшие себя пролитием крови. Убийца, даже невольный, таковым считаться уже не мог, хотя в общегражданском плане для него оставался, конечно, путь ритуального очищения и полного юридического оправдания. Вообще, к нравственной стороне дела всегда очень чутко относились в Олимпии. Павсаний упоминает о штрафе за трусость, взятом с одного бойца-панкратиста, попытавшегося за день до начала состязаний убежать.

В палестре, построенной в эллинистическое время, проводились тренировки атлетов, она была оборудована жилыми комнатами, залами для занятий, душевыми и бассейном. В гимнасии могли проводиться соревнования по бегу, если шел дождь, в метании диска и копья и по другим видам состязаний, кроме, конечно, конных скачек и бега колесниц. В нем были бани, сидячие ванны и помещения с обогревавшимся полом. И в палестрах, и в гимнасиях бывали библиотеки, где юноши обучались философии и риторике.

Само собой разумеется, что Игры имели свою, как сказали бы сейчас, «культурную программу». Это были состязания вестников и трубачей, мусические выступления, а в 444 году до Р.Х., например, на Играх выступил со своим произведением «отец истории» Геродот. Награды, впрочем, присуждались только атлетам. И хотя главными из них так-таки были всего лишь венок из оливковых листьев и право установить свою именную статую в святилище, дополнительные почести, как и сегодня, оказывались весьма ощутимыми и в грубо материальном измерении. Это был довольно большой сосуд с оливковым маслом, часть жертвенного животного и участие в праздничной трапезе, но главное – практически каждый город устанавливал для своих победителей право пожизненного обеда в пританее – в общественном здании, функционально аналогичном нашему горсовету или, учитывая полную независимость греческих полисов, Государственной Думе. Эллины, в отличие от наших сегодняшних властителей, полагали, что вполне способны сообща прокормить своих чемпионов.

Постепенно Игры в Олимпии приобрели международный характер. Согласно Павсанию первым из варваров стал делать посвящения Зевсу Олимпийскому царь тирренцев, то есть этрусков, Аримнест. Римляне тоже посвящали статуи в храмы Олимпии, но чаще грабили их. После римского завоевания Игры постепенно пришли в упадок, но порой снова оживлялись. Так, при Августе будущий император Тиберий стал победителем в беге колесниц в 4 году после Р.Х. Впрочем, в качестве не возничего, а всего лишь владельца колесниц и лошадей. При грекофиле Адриане во II веке после Р.Х. на состязания приезжали атлеты из Египта, Сирии, Финикии, Африки, Вавилона и Армении.

Наиболее поздняя из найденных археологами статуя олимпийского победителя относится к 261 году. Но состязания продолжались. Последним известно имя победившего в Играх 369 года армянского царевича Вараздата из династии Аршакидов, ставшего царем в 374 году. Если учесть, что Армения к тому времени уже давно была христианской, получается, что последним чемпионом древних Игр оказался христианин[7]. Тем не менее, в 394 году Феодосий I запретил Игры, имея в виду их слишком тесную связь с языческой культурой. Шел второй год 293-й Олимпиады. Впрочем, мы уже упоминали о том, что этот запрет, как и другие, подобные ему, был вызван историческими, отчасти даже политическими, а не богословскими причинами. Феодосий был сложной фигурой, и его недаром стали называть Великим: ему последнему удалось объединить под своей властью Восточную и Западную половины Римской империи. Но при нем же была сожжена бесценная Александрийская библиотека и разрушены многие языческие храмы…

Итак, просуществовав свыше тысячи лет в древности, Олимпийские Игры возродились после полуторатысячелетнего забвения вновь. Теперь уже как элемент общечеловеческого достояния. Символично, что метатели, к примеру, в 2004 г. соревновались не в Афинах, а на обновленном стадионе древней Олимпии. Конечно, современность приносит нам известия и о допинговых скандалах, и о мздоимстве в среде спортивных чиновников, и о вреде для здоровья чрезмерно больших нагрузок у не по разуму честолюбивых спортсменов. Но не будем слишком строгими хулителями. Человек давно доказал, что извратить способен любую, самую благую идею. Это не причина вместе с водой выплескивать ребенка. Лучше пожелать и спортсменам, и всем нам духовного и телесного здоровья, пример и образец которого нам как раз и завещала древняя Эллада. В конце концов, дух состязания, «агональный дух», по мысли крупного петербургского античника второй половины XX века А.И.Зайцева, оказывается движущей силой науки, искусства, политики и по большому счету вообще любой жизнедеятельности всего человечества. Это одна из мировых сил, постоянно ведущая борьбу с энтропией, небытием, смертью. И нет решительно никаких причин ограничивать ее действие одной лишь сферой духа. Христианство утверждает, что в конечном итоге – после Страшного Суда – вся Божья тварь восстанет очищенной не только духовно, но и телесно. В нашей земной жизни этот идеал недостижим, но благородный дух олимпийского соревнования, «агона» – как в древности, так и ныне – в меру наших сил готовит нас к этой высокой цели.

Цари и боги Вечного города

А что же Рим? Мы остановились на его основании в 754/3 году до Р.Х., когда поселок латинов объединился с общиной сабинов, а власть в новорожденном городе захватили цари-этруски.

Впрочем, это, конечно, случилось не сразу. Первого царя, Ромула, легендарная родословная возводила к троянцу Энею, но по логике вещей он должен был бы считаться латином, хотя в самом его имени многие исследователи видят этрусское влияние… Судя по всему, был он настоящим «воином-интернационалистом», потому что помимо учреждения сената из ста патрициев и некоторых других сугубо административных решений наиболее известными его деяниями было учреждение убежища для беглых преступников и давшее сюжет для многочисленных картин «похищение сабинянок», ибо иным способом раздобыть жен для обосновавшихся в Риме бандитов, воров и прочих разбойников, сбежавшихся туда со всех окрестных земель, не было никакой возможности. В более близкие нам времена к подобным же методам прибегали северные викинги, флибустьеры Карибского моря, казаки Запорожья, Дона, Яика (Урала) и… чеченские кланы-тейпы. Отчего, между прочим, казаки так часто бывают похожи на турок или кавказских горцев, а чечены – на славян. Но Бог с ним, с Ромулом, тем более что мера его с братом Ремом историчности едва ли не меньше, чем у Кия, Щека и Хорива…

Вторым царем сенат избрал благочестивого сабина Нуму Помпилия. Он основал первые жреческие коллегии и провел реформу календаря, введя 12 месяцев, вместо прежних десяти, в чем можно заподозрить восточное влияние, в конечном счете восходящее к Вавилонии. Возможно, именно при нем с Палатином и Эсквилином объединилась община, проживавшая еще на одном впоследствии знаменитом римском холме – Квиринале.

О следующих царях, Тулле Гостилии и Анке Марции, известно едва ли не меньше, чем обо всех остальных. Вкратце можно сказать, что оба вели многочисленные войны: при первом из них была разрушена Альба Лонга, родом из которой был Ромул, причем сто знатнейших мужей Альбы Лонги приписали к сенаторам; а при втором началось расширение римской территории в сторону морского побережья и Этрурии. Кроме того, Тулл Гостилий построил здание для заседаний сената, а об Анке Марции традиция рассказывает, что он был сабином и внуком Нумы.

Особняком стоят три последних царя: Тарквиний Приск (Древний), Сервий Туллий и Тарквиний Гордый. Происхождение Сервия Туллия толком неизвестно. По одной из версий он – этрусский авантюрист, но больше похоже, что родом он был из латинов и лишь воспитывался при этрусском дворе Тарквиния Древнего, получил в жены его дочь и был избран царем после гибели тестя от рук сыновей Анка Марция. Сервий Туллий провел первые серьезные сословные реформы, введя плебеев в воинскую организацию и, как следствие, наделив их некоторыми политическими правами. Но подробнее о борьбе сословий в Риме мы будем говорить позже.

Тарквинии родом были этрусками. Первый из них довел число сенаторов до трехсот, а Тарквиний Гордый, чтобы стать царем, убил своего шурина и тестя (он был женат на дочери Сервия Туллия, женатого, в свою очередь, на его сестре).

В городе Вульчи есть надгробие с настенными фресками. Рядом с изображением мужской фигуры нацарапана надпись: «Гней Тарквиний Римский». Надпись выполнена по-этрусски, и имя мужчины записано как Tarchu[8]. Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» со ссылкой на некоего Проматиона упоминает царя Альбы Лонги Тархетия, чья дочь должна была стать матерью Ромула и Рема от невесть откуда взявшегося в очаге чудовищного мужского члена, но уступила эту честь служанке, из-за чего Тархетий пытался сгноить в тюрьме обеих женщин, а близнецов – погубить, однако со временем сам был ими побежден[9]. В ассирийских «Анналах Ашшурбанипала», выполненных лет за пятьдесят до времени правления Тарквиния Древнего (616/5—578/7 гг.), упоминается князек Тарку из завоеванного ассирийцами Египта. Причем сам этот Тарку был потомком других завоевателей – уже упоминавшихся нами в связи с историей крито-микенской цивилизации «народов моря». Эти разнородные по происхождению племена нахлынули в долину Нила откуда-то из Малой Азии, но именно оттуда же по традиции пришли в Италию и предки этрусков. И там же, в Малой Азии, жили хетты, у которых по крайней мере в начале I тысячелетия до Р.Х. был бог грозы по имени Тарху, причем достаточно хорошо известно, что практически все имена божеств были у них неиндоевропейского происхождения. Впрочем, у их соседей фракийцев тоже зафиксировано соответствующее личное имя Торкос (Торк), скорее всего, заимствованное у хеттов. Добавим к нашему перечню общее для Кавказа название пряной травы – тархун, который там называют «царем трав» за его целебные и кулинарные свойства, а также, видимо, за древние сакральные функции. Западный вариант названия этой травы, эстрагон, подозрительно схож с названием древнего города в Каталонии – Таррагона. Кавказский же вариант – с дагестанским городом Тарки, который в XVXIX веках был центром Тарковского шамхальства (княжества). Соответствующий род имеет свои ответвления среди сразу нескольких народов Северного Кавказа, а с некоторых пор – и в коренной России.

Само собой разумеется, я не хочу этим сказать, будто семейство наших поэтов и кинодеятелей Тарковских имеет какое-то отношение к древним римским царям. Но их имена, названия городов и священной травки, вероятнее всего, восходят к одному источнику. И этот источник удивительным образом связывает сегодняшнюю Россию с какими-то чертами быта Восточного Средиземноморья за несколько тысяч лет до наших дней. Такова история и ее парадоксы.

Но пора вспомнить и о Риме. В тот период, о котором у нас идет речь, его значение было несравненно меньше значения Греции, гораздо меньше и мало-мальски достоверных сведений о нем. Однако то относительно немногое, что нам о древнейшем Риме известно, позволяет сказать: греческий Восток и латинский Запад разными путями, в некотором смысле даже противоположными, «встречными курсами» шли к принятию одной и той же истины, истины христианства. Но затем, после нескольких веков параллельного развития, прежние различия вновь дали о себе знать, что и нашло свое внешнее выражение в разделении наших Церквей, хотя и до сегодняшнего дня, как и почти три тысячелетия тому назад, нет, пожалуй, двух других культурных миров, так пристально и ревниво вглядывающихся друг в друга.

Ограничимся лишь несколькими тезисами к этой необъятной теме. Мы довольно много говорили о греческой религии Деметры, прекрасной матери Персефоны-Коры, научившей людей земледелию и давшей им законы, подчинившие бывших кочевников-скотоводов правилам оседлой жизни. А так как зерно, умирая, возрождается, религия Деметры стала учить своих адептов, что после смерти нас ждет новая жизнь. Сама же богиня в своих отношениях с дочерью Корой стала образцом любящей матери.

У римлян Деметре, вроде бы, соответствует Церера. И где-то в III веке до Р.Х. их начали даже отождествлять. Но изначально всё, только что нами сказанное о Деметре, к римской богине, видимо, подходило мало. Конечно, как любое хтоническое божество, она имела отношение и к подземному миру, и к материнству и к идее брака. Но многое указывает на то, что никакой развитой мифологической биографии, а вместе с ней и всех эллинских философем, у Цереры не было. По одной простой причине: если верить древнеримским источникам, она, как и все остальные римские божества древнейшего периода, не была антропоморфна, у нее не было человеческого облика. Она была богиней зреющей нивы, и она была неотделима от нее.

«Когда волнуется желтеющая нива…» – это о ней, это о Церере.

Более того, если злаки уже зацвели, ими, естественно, ведала Флора, Цветущая. Если хлеб пора убирать, обращаться следовало к Консу[10], а посеянным в землю зерном ведал Сатурн.

По свидетельствам самих римлян в древности их предки верили не столько в богов как личности, сколько в некие благие или вредоносные силы – нумина (numina). Божество обитает не в предмете, а в акте, в действии. Поэтому многие из них не имели даже определенного пола: наряду с Фавном существовала Фавна, рядом с Помоной – Помон. Была своя мужская ипостась и у Цереры: некоторые италики знали ее под мужским именем Церус. По свидетельству Варрона первоначально римляне почитали своих богов в виде неких символов: в огне поклонялись Весте, Марсу – в образе копья, Юпитеру – как камню.

Современные исследователи к этим показаниям римлян императорской эпохи (а более ранних просто нет) относятся с большей или меньшей степенью скепсиса, полагая, что определенные стадии развития религиозных представлений (в том числе антропоморфность богов) общи для всех народов мира, и слишком радикально отличаться от других римляне в этом отношении не могли. Наверно, с этим мнением в общих чертах следует согласиться, однако в определенных пределах его можно и нужно всё же согласовать и с очевидным фактом наличия характерных особенностей в римской национальной психологии. Они проявляются уже на лингвистическом уровне – в редком изобилии глагольных и отглагольных форм там, где большинство других языков спокойно обходятся существительными[11]. Но язык и мышление связаны друг с другом, как курица и яйцо: одно влияет на другое, и это влияние взаимно. Предпочтение, оказываемое в языке глаголам, с неизбежностью определяет так сказать «глагольный», действенно-конкретный, актуальный стиль мышления, а вместе с ним – и религиозных представлений.

Знаменитый французский исследователь Ш. Дюмезиль видел особенность римлян в том, что индоевропейскую религиозную мифологию и ее антропоморфных персонажей они из мира богов перенесли в мир героев. Например, Муция Сцеволу он считает аналогом скандинавского бога Фрейра, а Горация Коклеса сопоставляет с Одином. Пусть так, и в прежние представления о религии римлян следует внести уточнения. Но это не отменяет того, о чем мы только что говорили, потому что глубинные особенности национальной психологии, которые (с некоторыми поправками) Карл Юнг называл архетипами, способны сохраняться веками и тысячелетиями, переходя от народа к народу в рамках одного культурного мира.

_________________________________________________________

Ростислав Евдокимов-Вогак – поэт, прозаик, историк, автор книг «Стихотворения», «После молчания» и ряда научных публикаций, член Русского ПЕН-клуба



[1] греч. da, dh = gή, «земля».

[2] Персефона и Аид – имена, употребляющиеся только в эпосе. Здесь и в других местах – Кора (Дева) и Плутон.

[3] от греч. cqώn (земля, почва)

[4] Ф.Ф.Зелинский. Эллинская религия. Минск, 2003. Стр. 112.

[5] Ос. 6, 6.

[6] В сущности, возобновлены: в микенское время именно с них, видимо, начинались Игры.

[7] Монофиситство возникло лишь в V веке и осуждено Халкидонским собором в 451 г. Так что Вараздат во всех отношениях был сыном еще Вселенской Церкви.

[8] Gneve Tarchu Rumaches.

[9] Plut., Vitae Parallelae. Romulus., II.

[10] Возможно, от condere – убирать (хлеб).

[11] Hannibalem conspecta moenia ab oppugnanda Neapoli deterruerunt. Вид стен удержал Ганнибала от осады Неаполя. Буквально: Ганнибала увиденные стены удержали от имеющего быть осажденным Неаполя.

 

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.