Задремавшая отчизна

николая Рубцова

Крупный поэт – одинок. К нему не идут в ученики, потому что можно оказаться вне литературной тусовки, а похвала, даже на таком отвратительном уровне, все равно похвала, а поэту похвала – ох, как нужна! Об этом говорили многие классики русской литературы. Об этой двойственности поэтической души: с одной стороны – желание похвалы, с другой – «боязнь данайцев дары приносящих», не раз говорили и мы. И поэтому в своих оценках никогда не скупились, если видели перед собой поэта, обладающего всеми данными необходимыми для создания настоящей поэзии. И еще: настоящий поэт должен быть уверен в себе! Только тогда он сможет противостоять натиску окололитературной стаи.

Страшно.

Понимаем, как страшно оказаться одному, когда тебя принципиально не приглашают на выступления, стараются не замечать созданного тобой... И тогда, словно защита от литературного вакуума приходит спасительное ерничанье, создание само ироничных, живых произведений в противовес тем, кто, кроме мертвечины, ничего создать не может.

* * *

Это все равно, как если в химически чистой воде находятся два атома водорода и один атом кислорода, положенных ей по закону, и, тем не менее, ни для утоления жажды, ни для выращивания в ней цветов ли, рыб ли, она не годится. И, наоборот, живая родниковая вода, вобравшая в себя природные примеси, становится целебной, восстанавливает силы организма, борется с его недугами. Так и в стихотворении – в нем могут наличествовать все внешние атрибуты, свойственные рифмованной субстанции, но в целом произведение окажется мертвым из-за отсутствия тех микроскопических компонентов, делающих ритмизованно организованную информацию живой поэзией.

Уверенные в себе вожаки очень ревниво относятся к выпадающим из иного времени талантливым индивидуумам. Им никак не понять, что хочет сказать эта белая ворона, которая и выглядит не цивильно, и шарфик у нее на шее болтается не по сезону.

* * *

Наши «крестьянские» поэты думают, что только их отталкивает городская литературная среда. Это – неправда. В России крайне негативно относится к приезжим исключительно петербургский, культурный социум. И если Блок, воистину городской поэт, принял поэзию Есенина, прямо с поезда пришедшему к нему на Офицерскую, то Зинаида Гиппиус к тому же Есенину отнеслась весьма негативно. В Есенине ее раздражало все, в том числе и валенки. Конечно, можно понять Маяковского, который знал, что Есенин рядится в «исконное, посконное» исключительно с целью выделиться из эстетствующей толпы, и побился с ним об заклад, что скоро весь этот маскарад будет сброшен. Так, собственно, и произошло, потому что настоящий, а не опереточный мужик очень охотно меняет лапти на лакированные штиблеты. Но ни Есенину, а впоследствии ни Корнилову, ни Рубцову не удалось покорить северную столицу.

* * *

У каждого из великих поэтов есть свой черный человек... Это – не второе «я», это, скорее, тот, противостоящий крупной литературной личности, социум, без которого уничтожение этой самой личности становится проблематичным. Неважно, кто вытащит наши фигурки из инкрустированного небытия, поставит на шахматную доску жизни и, вдоволь наигравшись, снова запрет их в «заветный сундучок». Речь, конечно, идет не о Боге – речь идет о «сильных мира сего», от которых зависит наш личный, творческий и жизненный, прогноз. Одно дело царица, отправившая юного Есенина в санитарный поезд, и совсем другое – литературный поводырь. «Ну, как? – спрашивала, к примеру, руководитель ЛИТО Наталья Грудинина одного из своих воспитанников. – Как вам понравились предложенные Рубцовым строки?» И тот снисходительно говорил, что его настораживает в стихах Рубцова «упражненчество». Речь шла о стихотворении «Старый конь». Надо же, стихи Вознесенского («плафоны, пилоны, как сахар, пилены, сверкнут оперенно дома из перлона») признаются чуть ли не шедевральным откровением, а «волки есть на волоке и волок тот полог, едва он сани к Вологде по волоку волок» – всего лишь игрою слов.

* * *

Упрямый Рубцов пытается противостоять своим оппонентам, пытается доказать им, что он тоже не лыком шит, что ему подвластна стихотворная стихия. И он прав: музыкального слуха ему не занимать, стихи его профессиональны, ирония оправдана, а «равнобедренная дочка» вызывает у зрителей заслуженный смех. Но в Питере главенствует Бродский, и мы представляем себе, как монотонно читает он свое стихотворение, выстроенное в форме восточных бейтов:

Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам

Вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,

Вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,

Освещенный луной, и ее замечая одну.

Давайте обратим взор на инструментовку и оснащение первых четырех строк. «Ты поскачешь...» – обычный распространенный прием стихотворцев, прибегающих к двузначности языка. Здесь может идти речь 1) и о некоем друге (подруге), который (ая) скоро поскачет по холмам, 2) и о себе, поэтично подразумевая «ты» в значении «я».

Насколько в этом смысле кажется правым Рубцов, преподнося чувствительный урок своему сопернику и побивая его хрестоматийной точностью: «Я буду скакать по холмам...». Холмы Бродского – «бескрайние холодные», без конкретной привязки к месту действия, проаллитерированные по бальмонтовскому принципу с перестановкой ключевого согласного звука на конец слов: «мр – р-ним ль-ным – л-мам». Все в этих двустишиях – никакое, ничье. И даже «березовые рощи, отбежавшие в» очередной «тьме к треугольным домам» могут произрастать и на канадской почве, а хрестоматийная геометрия домов даже близко не лежала с вычурным образом «треугольной груши».

Наверное, трудно предпочесть бутафорские холмы Бродского отеческим холмам Рубцова, пусть даже и написанным в противовес.

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,

Неведомый сын удивительных вольных племен!

Одним эпитетом – «задремавшей» – Рубцов перечеркивает тяжеловесное нагнетание Бродского – «во мраке», «во тьме», «освещенный луной». И также, без натуги и напряга, устанавливает временные связи между собой, «неведомым сыном», и скифскими, славянскими «удивительными вольными племенами». И тогда не надо всуе поминать имя «задремавшей отчизны», потому что за этими образами стоит тихая наша родина – Россия.

Как представляется, Бродскому мало одноразового употребления лунных символов. Неоднократно повторяющиеся «холмы, освещенные луной», создают внутреннюю разноголосицу, контекстную невнятность. Ни к селу, ни к городу приплетается Гете и его лесной царь, вероятно, по мнению автора, долженствующий оправдать «еловую готику русских равнин». Кто, куда и зачем скачет по русским холмам – что за «всадники», от каких «бобровых запруд»? Все надумано – и «возвращение... в ритме баллад», и «не живущий и не спящий на иконах Творец», и нечто непонятное, появляющееся «сквозь еловый забор... в виде копыт».

* * *

И вновь мы возвращаемся к тому, что поэт живет и умирает всякий раз на протяжении одного стихотворения. Гений бессонной ночи отрывает голову от подушки, всматривается в исписанные листочки и понимает, что надо, не думая ни о чем, мчаться на Кировский завод, зарабатывать себе на хлеб и жилье.

Вечером на заседании ЛИТО он в своем неказистом пиджачке, с шарфиком на цыплячьей шее, сорвет очередной приступ иронии, вызванной несоответствием внешнего вида Творца, сотворенному им Произведению.

Как прежде скакали на голос удачи капризный,

Я буду скакать по следам миновавших времен.

Думаю, что и рифму «племен – времен» освистали... Не понимая, что именно эта «тривиальная» рифма является предтечей рассказа о конкретных, пережитых Рубцовым «временах». Посмотрите, как ненавязчиво населяет поэт, близкую ему конкретную «задремавшую отчизну» реальными, а не выдуманными персонажами, которые становятся близкими и каждому из нас, благодаря точности применяемых характеристик:

Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,

И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,

И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,

И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил.

* * *

Наивные «крестьянские» поэты винят в своих бедах исключительно тех, кто волею Господа родился в столичных городах. Дескать, в том, что они недоучились, «недоокультурились», виноваты исключительно «дети городов», потому что все это им досталось без труда, по месту рождения. Устаешь повторять, что любой антураж, городской или сельский, – все это лишь средства, с помощью которых настоящий поэт мыслит сам и заставляет мыслить свои стихи. Узость изобразительных средств, скудость палитры, всегда оказывали художнику медвежью услугу.