МОЛОДЫЕ ГОЛОСА

Кирилл РЯБОВ

ВОИНСТВУЮЩИЙ ПАЦИФИСТ

Повесть

1

Выбравшись из лифта, грязного и вонючего, как половая тряпка, я замер от удивления. На площадке сидел голый Ленин! Склонив на грудь плешивую голову в рыжеватых волосках, он как будто разглядывал свое «хозяйство», прикрытое синюшными коленями. Спустя мгновение стало ясно: вождь спит. Только вот откуда он здесь взялся?

Стараясь его не разбудить, я пробрался к двери квартиры и нажал звонок. По рукам бегали мурашки. Казалось, Ленин, свирепо оскалив зубы, подкрадывается со спины. Не выдержав, я оглянулся. Вождь сидел в прежней позе. К узкой ягодице прилип окурок, а по плечу бегала муха. «Может он мертвый?» – проскочила в голове леденящая мысль.

В этот момент щелкнул замок. Я так и подпрыгнул. На пороге стоял Ромыч, с сонным видом и сигаретой в зубах.

– О, вот и ты! – сказал он с легким удивлением.

– Я, я и при том не один…

– Да? Чего, бабу привел? – Ромыч оживленно заглянул мне за плечо.

– Какая баба? Не видишь что ли? – Я кивнул на Ленина.

– А, это, - Ромыч махнул рукой, как будто там сидел не голый вождь мирового пролетариата, а валялась ржавая, консервная банка.

– Ну, чего стоишь? Заходи.

Я зашел в квартиру, вырвал у него изо рта сигарету и торопливо прикурил.

– У тебя свои, между прочим, – пробормотал Ромыч и заглянул в зеркало у вешалки. – А я, кстати, ничего…

– Может, объяснишь, что это за хрен у тебя под дверью? – спросил я, пуская клубы дыма.

Ромыч отобрал у меня сигарету и переместил в свой рот.

– Во-первых, не под моей дверью…

– А во-вторых?

– Петрович это, Петрович…

– Какой на хрен Петрович? – возмутился я. – Натурально, Ильич!

– Сам ты Ильич! – он посмотрел в дверной глазок и радостно хихикнул. – Кукует красавец!

Я почувствовал, что сейчас у меня поедет «крыша». Ильич… Петрович.… Да еще кукует. Пришел к другу поболтать о высоких материях за стаканчиком бургундского, а тут такая фигня!

Мы прошли в комнату. Ромыч с окурком в зубах начал делать приседания. Физкультурник хренов!

Я спросил:

– Слушай, а может он мертвый?

– Кто?

– Ильич.

– Да не Ильич, а Петрович. И не мертвый он. Еще нас с тобой переживет.

– Очень рад, – сказал я.

– За него или за нас?

– За всех!

Ромыч присел раз шесть, затушил окурок и опустился в кресло.

– Теперь слушай. Петрович – мой сосед. Зовут его Александр Петрович. Бывший научный сотрудник НИИ теоретической астрономии. С девяносто третьего года безработный. Был сторожем, грузчиком, кассиром в платном туалете. Потом отрастил бороду, выкрасил хной, купил кепку и стал на Дворцовой площади фотографироваться с интуристами. Последнее время, в связи с высокими доходами, участились запои. Как напьется, жена раздевает его догола, чтобы далеко не убежал, и выгоняет из квартиры. Ты как раз стал свидетелем этого. Теперь успокоился?

– Ты сам все это придумал? – спросил я.

– Если бы… Он сам мне рассказывал, раз триста. Хотя, я не спрашивал. – Ромыч ненадолго задумался. – А если бы спросил? Он бы, наверное, историю своего рода до седьмого колена выложил. Ужас!

– А почему я его раньше здесь не видел?

– Так они сюда всего два месяца назад переехали. А ты когда последний раз заходил?

– Ладно, разобрались.

Я облегченно выставил ту самую бутылку бургундского, которая, правда, именовалась «Менделеевской».

– Ух, ты! – обрадовался Ромыч. – Моя любимая! Вся таблица Менделеева в одной бутылке…

Ромыч сходил на кухню, принес стаканы и какую-то ерунду в тарелке.

– Как там твой роман? – спросил он, наливая. – Звонил в издательство?

– Каждый день звоню.

– И что?

– До Смольного легче дозвониться…

Выпили. Я спросил о том, из-за чего сюда, собственно, пришел.

– Ты мою повесть прочитал?

– Мм? Мм-хы…

Ромыч, с колбасой в зубах, долго рылся в ящиках стола, вытащил потрепанную рукопись, втянул в себя колбасу и радостно скаламбурил:

– Роман прочитал роман…

– Это повесть.

– Все равно.

– Кстати, Ленин в подобной ситуации, сказал бы «все гавно», – сострил я. – И чего? Какое впечатление?

Ромыч вздохнул, налил себе и выдал:

– По-моему, фигня!

Я чуть не упал со стула, но во время схватился за бутылку.

– Ты серьезно?

– Ну конечно – ответил он радостно, сунул в рот соленый огурец и попытался его прикурить. – Ты ведь хочешь правду услышать?

– Хочу – ответил я мрачно. Отобрал у него огурец и сунул ему в зубы сигарету. – Но хотелось бы знать конкретно, что именно фигня?

– В общем, все…

– Объясни, – заерзал я.

Он медленно перелистал рукопись.

– Что за трагическая пауза? – не выдержал я. – Давай, говори!

– Я тебя не узнаю – сказал Ромыч, внимательно глядя на меня.

– Пить надо меньше!

– Что значит меньше? Я не в том смысле. Я тебя не узнаю как автора этой повести. Я читал и не верил, что это написал ты. Совершенно на тебя не похоже. Начну с языка. Откуда этот идиотизм?

Ромыч полистал рукопись.

– Вот. «Она покраснела, как редиска…» Или: «Его сердце наполнилось радостью, как стакан брагой…» Почему, кстати, брагой? Почему не пивом?

Я озадаченно почесал макушку. Откуда он это выкопал? Что-то я ничего подобного не помню.

– И это еще ничего – продолжал Ромыч. – Но вот тут, а… вот. Это, ни в какие ворота не лезет: «Они слились в долгом и страстном поцелуе…» Слушай, это даже не штамп. Это преступление против литературы. За такое я бы кастрировал на месте без суда и следствия!

Я передернулся, а он разошелся не на шутку. Литературовед хренов! Но откуда он всё это выкопал? Неужели я мог такое написать? Убей, не помню.

– И такого добра здесь навалом. В каком бреду, ты это написал?

Ромыч отхлебнул прямо из бутылки.

– Теперь сюжет. В принципе, он не так уж и плох. Но, извини, второй свежести. До тебя его уже использовали, и не один раз.

– Как? – крикнул я. – Не может быть!

Ромыч очень медленно пожал плечами.

– Сюжет, где человек превращается в насекомое, по-твоему, очень оригинален? Ты вообще-то Кафку читал? То, что у тебя герой становится, конкретно, мелким клопом, а у Кафки нет, ничего не меняет. Все одно.

«Какой пьяный, а как излагает, собака», – подумал я восхищенно про Ромыча, но тут же вскочил, опрокинув стул.

– Что за хрень?! Какой на фиг клоп? Ты чего мелешь? Я про это вообще не писал!

Ромыч моргнул.

– Не писал? Как не писал? А чья это рукопись?

– Откуда я знаю? Как она называется?

Ромыч очень долго пытался прочитать название…

– «Человек с шестью ногами» – выговорил он чуть ли не по слогам,

– Это не моё!

– Уверен?

Я влил в себя немного «Менделеевки», поставил стул и сел.

– Как ты мог подумать, что я написал такое?

– Сам удивился – сказал Ромыч весело. – За это надо выпить?

– За что?

– За то, что ты не имеешь к этой паранойи никакого отношения.

Выпив, я спросил, а где же в таком случае моя рукопись.

– Где-то валяется – скромно ответил Ромыч.

– Хорошенькое дело, где-то валяется…

– Не заводись, потом найду и прочитаю. Уверен, мне понравится.

– Пусть только попробует не понравиться! – сказал я воинственно. – А кто, интересно, написал вот это?

Ромыч тщательно перелистал страницы.

– Имени автора здесь нет.

– Странно. Кто-то тебе что-нибудь давал?

– Может, давал. Протрезвею, вспомню.

– Ты и сейчас не пьяный – соврал я.

– Правда? Спасибо. Но я все равно не помню.

Потом мы допивали водку, листали рукопись и громко хохотали.

– Про брагу, все-таки хорошо – сказал я.

– И про редиску неплохо…

– А кто там сливался в страстном поцелуе?

– Это клоп влюбился в муху…

– Да это же гениальный роман! – закричал я. – Как ты мог говорить о нем гадости?

– Идиот был, – ответил Ромыч.

Я достал вторую бутылку. Что я, дурак, с одной бутылкой в гости ходить?!

– А знаешь чего? – сказал я.

– Чего?

– Давай Петровича твоего пригласим. А то нехорошо получается. Мы здесь пьем, а он там голый на холоде.

– Великолепная идея! – одобрил Ромыч.

Он встал и пошел рыться в шкафу. Вытащил женское платье.

– Во!

– Это зачем? – спросил я.

– Надо же ему чем-то прикрыться.

– А ничего другого нет?

– Свое я не дам. А жена все равно нескоро с дачи приедет.

Ромыч ушел и через минуту вернулся в компании соседа. Мне снова стало не по себе. Уж больно он был похож на Ленина. А теперь, когда двойник «вождя» был наряжен в цветастое платье, мне вообще сделалось дурно. Он, между прочим, из-за этого нисколько не смущался. Опухшее, после пьяного сна, лицо было весёлым.

– Александр Петрович Лебеденко – представился он церемонно и сделал – нет, мне не показалось – реверанс.

«Дурдом», – подумал я, начиная трезветь от этого зрелища.

– Так, – сказал Лебеденко. – Где здесь коньяк?

И возбужденно почесал жидкую бородку.

– Вот. – Я подвинул «Менделеева».

– Тоже неплохо – одобрил «Ильич» и хорошо приложился к бутылке.

Потом мы сидели за столом. Ромыч вяло жевал и пытался прикурить сигарету со стороны фильтра. Лебеденко рассказывал:

– Я два раза подшивался, и что толку?

– Ага, – сказал я.

– Парни, вы думаете, мне это нравится?

– Чего? Пить или подшиваться? – спросил Ромыч.

– При чем тут пить? Думаете, мне нравится картавого изображать? А что делать? В институте гнить за восемьсот рублей? Я вот благодаря Владимиру Ильичу на квартиру накопил.

– Какому Владимиру Ильичу? – не понял Ромыч.

– Волосы у меня еще в молодости повылезали, так что с этим проблем не было…

Лебеденко выпил, вытер рот подолом.

– Раньше-то я, парни, Горбачева изображал. Он у иностранцев большим успехом пользовался. Ко мне очереди выстраивались, чтобы щелкнуться на память. И хлопот никаких. Не надо было бороду отращивать, остатки волос на затылке красить… Нарисовал на лысине йодом «Латинскую Америку» и вперед, с песнями. Правда, йод быстро исчезал, приходилось по три раза в день в кусты бегать и подкрашивать. Все бы хорошо… Дай-ка огурец,… Но понимаешь, бить стали…

– Кто? – удивился я.

– Народ наш. Стою как-то на Дворцовой, подходит мужик и говорит: «Это тебе за виноградники». Да как врежет по морде! Я неделю дома с фингалом просидел. А когда вышел – опять! Как сговорились! Одна бабка, чуть насмерть клюкой не забила. Не любят наши люди Михал Сергеича! Ох, не любят! Так вот, о чем я? Пошел я к своей «крыше». Говорю: «Курбан! Чего делать?» Курбан – так бригадира звали. Ну, он думал, думал и отвечает: «Надо тебе, батя, окраску менять. Еще замесят насмерть в следующий раз. Будешь Хрущевым!» А вы подумайте, какой из меня Хрущев? Да и кто его помнит? Еще бы Берию предложил.… Ну, подумал я, парни, и стал Ульяновым…

– Каким еще Ульяновым? – оторвался от стола Ромыч.

– Такие дела – закончил речь Лебеденко, закуривая. – Жену хотел привлечь, деньжищи бы гребли… Она же вылитый Геринг! Но не хочет… да.… А денег было бы… Ильича всё же уважают…

Он начал клевать носом и вскоре уснул, ткнувшись лысиной в надкушенный огурец.

– Вот алкаш! – пробормотал Ромыч восхищенно. И через секунду засопел рядом.

Я попытался встать. Очень не хотелось спать, подобно своим товарищам, головой в тарелке. Не получилось…

Когда я проснулся, за окном уже стемнело. Во рту было пакостно. Ромыч задумчиво разглядывал пустые бутылки. Ильич сосредоточенно прикуривал. От этого зрелища меня затошнило.

– Сколько времени-то? – спросил Ромыч.

Лебеденко посмотрел на голое запястье.

– Откуда я знаю…

Я посмотрел на свои часы. Они почему-то стояли.

– А какое число сейчас? – спросил я. – Мы, между прочим, сколько спали?

– Часов пять дрыхли – задумчиво произнес Лебеденко. – Я, должно быть, ужасно выгляжу.

Он погладил ладошкой мятую лысину.

– Ничего – хмыкнул Ромыч. – Хоть сейчас в ЗАГС…

Я нашёл в кармане жвачку и принялся её с умным видом жевать. В носу стало холодно.

– Ну что, я пойду? – спросил я.

– Куда это? Если и пойдешь, то не дальше магазина…

Ромыч стал рыться в карманах.

– Требую продолжения банкета! – заявил он. – А ты как хотел?

«Понеслось дерьмо по трубам», – подумал я мрачно.

– Это мне нравится, – хлопнул в ладоши Лебеденко.

Ромыч вышел из комнаты. Слышно было, как в ванной зашумела вода. Он вернулся причесанный и умытый.

– Ну, пошли?

– Пошли, – вздохнул я обречено.

А куда, собственно?

– Мужики, я с вами, – вскочил вдруг Лебеденко.

– В таком виде? Охренел?

– А чего такого? – удивился он.

– Допился! – сказал я.

– А-а, пусть идет, – махнул рукой Ромыч.

Видимо, он не хотел оставлять соседа в квартире, а гнать его на лестницу было неудобно.

И мы пошли. По улице!

Я смотрел себе под ноги, чтобы не видеть взгляды прохожих. Лебеденко шёл впереди, в женском платье, опухший, но, несмотря на это вылитый Ленин.

– Ох, заметут нас здесь – пробормотал я. - Век воли не видать…

– Со мной не пропадёте – бодро ответил Лебеденко.

Мы подошли к магазину.

– Жди здесь – сказал Ромыч. – Не хватало еще, чтобы у продавщицы инфаркт случился.

– Да ладно! – отмахнулся Лебеденко, но остался у входа.

Внутри Ромыч сразу набрал бутылок. В одной из них я увидел своё отражение и ужаснулся. А ведь утром был ещё вполне приличным человеком! Видела бы меня моя мама. К счастью, тут я догадался, что это всего лишь этикетка на бутылке «Распутина» и успокоился.

Ромыч выставил у кассы целый лес, а я вдруг услышал какой-то шум с улицы.

– Это что за чучело?! – спросил кто-то радостно.

– Ты из какого дурдома сбежал, папаша? – послышался другой голос.

– Попрошу не оскорблять!

Я дернул Ромыча за рукав.

– Оглох?

– Ты чего? – удивился он.

– Бросай пузыри, надо Ленина выручать.

Кассирша посмотрела на нас как на полных кретинов.

– Минуточку, – улыбнулся ей Ромыч и следом за мной вышел из магазина.

Лебеденко вяло отбивался от двоих милиционеров, которые за подол тащили его к «уазику».

– Руки прочь! – слабо выкрикивал он. – Полицаи! Сволочи!

Ромыч решительно вмешался.

– В чем, собственно, дело? Этот человек с нами.

– А ты сам-то кто? – брезгливо осведомился усатый прапор.

– Во-первых, не «ты», а «вы», – ответил Ромыч.

«Зря» – подумал я трусливо.

– Документы есть? – спросил напарник прапора.

Ромыч, с гордым видом, протянул удостоверение члена Союза писателей: вот, мол, умойтесь!

– Ишь, писака – хмыкнул прапор. – Не разберу фамилию. Толстой или Пушкин?

И тут я совершенно отчетливо понял, так просто мы не отделаемся. Ночь придется провести в грязном «пердильнике». Сам не понимаю, как это получилось, но я, что было сил, заорал:

– Бежи-и-им!

Милиционеры подскочили от неожиданности, а мы рванули. Босоногий и полупьяный Лебеденко в одну секунду обогнал нас с Ромычем, умчался вперед и вскоре вообще исчез из вида…

Мы сворачивали в подворотни и переулки, бежали, боясь оглянуться. На ходу я ни к селу, ни к городу вспомнил Есенина и Мариенгофа, которые точно также бегали от милиции. Если проводить аналогию, мне все-таки хотелось бы чувствовать себя Есениным.

Мы одновременно остановились у ржавой помойки, согнулись, тяжело дыша. Не удивлюсь, если менты начали ржать, когда мы побежали.

– Оторвались! – сказал я гордо.

– Ага, – подтвердил Ромыч. – Только зачем?

– А тебе в отделение охота?

– Думаешь, забрали бы? Мы же трезвые. Почти…

– А ты, наивный, думаешь, только трезвых забирают? – спросил я.

Когда мы немного отдышались, Ромыч помахал у меня перед носом удостоверением.

– У этого усатого олуха вырвать успел, – похвастался он.

– Молодец.

Ромыч помолчал, потом поинтересовался:

– А ты заметил, что все прапорщики усатые? Гусары, блин! Кстати, где мы?

Я пожал плечами.

– Хотелось бы знать, куда делся наш пролетарий?

– С ним-то ничего не случится, – успокоил Ромыч. – Он и не такое выделывал. Однажды, голый, когда жена его выставила, хотел по водосточной трубе залезть на балкон. До пятого этажа, с горем пополам, дополз и все. Выше лезть боится, и назад никак. Сидел несколько часов, пока спасатели не сняли.

– Ты серьезно? – спросил я.

Ромыч не ответил. Наверное, сам все это только что придумал.

Пока мы бегали, совсем стемнело. Высоко над нашими головами зажглись желтые фонари. Шагая по улице, мимо старых домов, я высматривал таблички с названием. Но таблички то ли забыли повесить, то ли их сорвала какая-нибудь гопота.

– Вот! - подпрыгнул неожиданно Ромыч. – Улица Всеволода Вишневского.

Я тоже увидел табличку.

– Значит, Каменноостровский где-то там, – махнул я рукой. – Почесали…

– Ничего не почесали, – ответил Ромыч раздраженно.

– А что, здесь будем ночевать? Сколько сейчас?

Я посмотрел на часы. Ну да, они стояли.

– Мосты разведут, я домой не попаду…

– Ну, чего ты ноешь? – взвился Ромыч. – Такая ночь, а он домой…

– Еще вечер, кажется, – пробормотал я.

– Это даже лучше. Кстати, ты говоришь, это улица Вишневского?

Я дернул плечом.

– Это ты сказал.

Ромыч засуетился.

– Слушай, здесь где-то живет одна моя знакомая. Потрясающая девушка! Я, к сожалению, визуально не знаю где, но адрес помню. Насколько я ее знаю, она нас обязательно напоит. В смысле, чаем…

– Я не хочу чаем…

– Не капризничай!

Пока мы искали нужный дом, Ромыч сознался, что с этой девушкой виделся только один раз, выпросил у нее номер телефона, а потом, самым коварным образом, через адресное бюро, выяснил, где она живет.

«Вот это да!» – подумал я.

– Вроде, здесь – объявил Ромыч.

Мы зашли в парадную, разыскали нужную квартиру.

– И чего ты ей скажешь? – спросил я шепотом.

– Приятная встреча, не правда ли? – процедил сквозь зубы Ромыч.

Он позвонил. Дверь открыл мужик, настолько огромный, что заслонил собой весь проем. Мы смотрели на него снизу вверх, задрав головы.

– Приятная встреча, не правда ли? – машинально выговорил Ромыч.

– Не понял? – медленно произнес мужик.

Его кулаки были величиной с мою голову. Ромыч начал уменьшаться в размерах. Только бы не вздумал спросить про эту девушку. Если стоящий перед нами дядька ее муж, отечественная литература может лишиться двух молодых талантливых писателей.

Я вышел вперед.

– Простите, пожалуйста, сколько времени?

Дядька смотрел на меня так, будто размышлял, оторвать мне голову или ограничиться сломанным позвоночником.

Я показал ему свои «умершие» часы.

– Видите, и никто не может нам помочь.

– Четверть двенадцатого - ответил он и закрыл дверь.

Выйдя на улицу, Ромыч сказал:

– Я все понял. Она меня обманула.

– Как это?

– Она всучила мне чужой номер телефона.

– Ну да! А если это ее муж?

– Не смеши. Этот Кинг-Конг? Чего она в нем нашла?

– Да какая, на хрен, разница? У тебя жена, в платье которой по городу бегает пьяный полудурок, вылитый Ильич, – ответил я, подводя часы.

– Пошли, – Ромыч решительно зашагал вперед.

– Куда?

– Гулять, – ответил Ромыч и так хлопнул меня по плечу, что я проглотил жвачку.

Купив кое-что в ночном магазине, мы хорошенько выпили на ночной набережной. Вода тихо шуршала у нас под ногами. По Неве плыл теплоход…

– «Зенит» чемпио-он! – истошно проорал Ромыч ему вслед.

Теплоход ответил утробным гудением.

– Ура-а! – крикнул я пискляво и чуть не бултыхнулся в воду.

– Жаль, белые ночи прошли, – загрустил вдруг Ромыч.

– Зато, нас никто не увидит, – нашёл я положительную сторону.

Хотя, чего в ней положительного?

Потом мы двинулись по набережной, держась, друг за друга.

Я начал икать.

– Угомонись, – сказал Ромыч.

– Не могу, – икнул я.

– Угомонись, а то я сам сейчас начну икать.

Я запихал в рот воротник куртки. Теперь я икал затылком. У нависающего из темноты сфинкса мы увидели облезлого бомжа. На жиденьком костерке он разогревал банку с консервами. Вонь от его ужина накрыла нас морской волной. Я ухватился за Ромыча и начал сползать по нему, как по столбу, на землю.

– Батя! – крикнул Ромыч. – Ты здесь Ленина не видел? В женском платье, а может уже и без платья.

Бомж испуганно попятился.

– Не бойся, чего ты, – удивился Ромыч. – Выпить хочешь?

– Бежим отсюда, – просипел я, выплюнув изжеванный воротник. – Он отравит нас…

Минут через десять мы попытались ввалиться в подвальчик ночного клуба. Внутри гремела канонада музыки, мерцал свет.

– Ахтунг! Ахтунг! Воздушная тревога! – завывал голос.

Дорогу нам перегородил охранник, очень похожий на Шварценеггера. Только лицо глупее.

– Куда это в таком виде?

– Туда, – ответил я. Хорошо хоть не икнул.

– Не слышишь? – крикнул Ромыч. – Воздушная тревога! На улице опасно…

– Идите отсюда, чучелы!

И захлопнул перед нами тяжелую дверь. «Бомбоубежище» – прочитал я на ней по слогам.

– Взорву на хрен! – Ромыч пнул дверь башмаком, затем долго рылся в карманах – гранату, что ли искал? – вытащил пачку сигарет и моментально успокоился.

– А вообще-то, спать пора, – заявил он, прикуривая. – Сколько там натикало?

Я глянул на часы. Они опять стояли. Вот блин! Я злобно содрал их с запястья, зашвырнул далеко в темноту и тут же почувствовал себя без часов голым.

– Часа два, – предположил Ромыч и затушил сигарету о дверной глазок «бомбоубежища».

Когда мы добрались до квартиры Ромыча, нас ждал сюрприз. Нет, не голый Ленин. И даже не Сталин. В прихожей стояла сумка. В комнате работал телевизор. Перед телевизором сидела вся всклокоченная жена Ромыча – Лада.

– О, – сказал он – кто приехал! А чего не на даче?

Лада медленно, как в фильме ужасов, повернула голову. Если бы вместо глаз у нее были огнеметы, от нас осталась бы кучка пепла.

– Вот, кстати мой друг Кирилл, – пробубнил Ромыч и хлопнул меня по плечу. – Моя жена Лада. Познакомьтесь…

Она выскочила из комнаты.

– Болван! – сказал я. – Я же сам вас познакомил.

– Да? – удивился Ромыч. – Когда?

Я плюнул на все.

– Я пошел домой. По-моему, я здесь лишний.

– Постой, – Ромыч схватил меня за руку. – Приведи ее сюда.

– Зачем? – удивился я.

– Как зачем? Ты ее должен успокоить.

– Почему я? Она твоя жена.

– А кто меня напоил?

Вот сволочь неблагодарная! Ну ладно, хрен с тобой!

Широко шагая, чтобы не упасть, я вышел на кухню. Лада нервно курила у открытого окна.

– Здравствуй – сказал я.

– Ага! А еще чего умного скажешь?

Она не ответила.

– Понимаешь… – начал я и умолк.

Голова была свободна от мыслей.

– Понимаю, – выкрикнула Лада. – Все понимаю. Не успела уехать, а он уже… Дура! Какая же я дура! Соскучилась, решила сюрприз сделать. На последней электричке, как идиотка…

– Ленин виноват! – жестко заявил я. – Сосед ваш. Мы сидели, обсуждали мой роман, хороший, кстати, про клопа… А тут он с водкой… Пошли его провожать, задержались… Ик!

Лада выбросила окурок в окно.

– Ты отвратителен! Убирайся немедленно! Не хочу тебя видеть…

Я развернулся и вышел из квартиры. Долго стоял на площадке, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом вернулся назад. А вдруг там поножовщина? Бред, конечно. Но вдруг?

Я замер в прихожей, услышав ласковый голос Лады.

– Дурак, какой же ты у меня дурак…

Я представил, как она гладит пьяного Ромыча по голове.

Ну почему не меня?

2

Через два дня меня выгнали с очередной работы. На прощание бывший начальник запустил в меня стиплером. Он (стиплер, а не начальник) просвистел у меня над ухом и врезался в дверной косяк, когда я выходил из кабинета.

– Так, да?! – вскрикнул я и поискал глазами, чем бы ответить.

Взгляд остановился на двухпудовой гире. Начальник, увидев, куда я смотрю, побледнел и начал сползать под стол.

Я схватился за гирю, попытался оторвать от пола… и плюнул на это дело. Ладно, пусть живет. Тем более что если я и смогу поднять гирю, то обрушу ее, скорее всего, на себя. Мимо бывших сослуживцев я прошествовал с высоко поднятой головой. На выходе меня на всякий случай обыскал охранник.

– И это твоя благодарность? – спросил я глупо.

Ему-то за что меня благодарить?! Подумаешь, пили вместе…

– Иди, иди…

– Цербер фигов! Тебе бы в «бомбоубежище»…

Спустя несколько дней я позвонил Ромычу. Трубку, как назло, сняла Лада. Я попытался изменить голос.

– Не валяй дурака, я тебя узнала, – заявила Лада.

– Извини, – промямлил я. – Мне повесить трубку?

– Жди уж, – вздохнула она.

Уж? Спасибо, что не удав!

Через секунду я услышал жизнерадостный баритон моего друга.

– Я сейчас под домашним арестом, – доверительно сообщил Ромыч. – Встретиться не выйдет.

– Узник замка Иф, ты прочитал мою повесть?

Ромыч кашлянул, помялся.

– Тут такое дело…

– Что? Ее утащила собака? Или ты ее потерял? Вернее, не нашел.

– Не совсем. В общем, ее Ладка на дачу случайно увезла.

– Как? Она же дома.

– Нет, она еще тогда увезла, когда уезжала. Понимаешь, она взяла кое-какие мои вещи почитать и случайно прихватила твою повесть.

– И что? Пустила ее в печку на растопку? – злобно предположил я.

– Нет, зачем же… Она туда на днях поедет и привезет. Я сразу прочитаю.

– Большое спасибо за одолжение!

– Ну чего ты обижаешься? Я же не виноват…

– Ладно. Как там твой Ленин? – спросил я.

– Сука он, а не Ленин. Платье так и не вернул…

– Хорошо, звони.

Как только я положил трубку, телефон взорвался трелью. «Звони, конечно, но не так же быстро!» - подумал я.

Правда, это оказался не Ромыч, а мама. Моя, не его.

– Я нашла тебе отличную работу – сообщила мама.

Вот спасибо! А я просил об этом?

– И какую же? – поинтересовался я вяло.

– В наш детский садик, младшим воспитателем, – ответила мама таким тоном, будто выбила мне должность директора банка.

– Ишь ты! – хмыкнул я.

– Что, не нравится?

– Да нет, почему же, очень даже…

– Зарплата пять тысяч, график удобный, работа «не бей лежачего», – продолжала мама.– Нет, если хочешь, сиди дома…

Ну почему дома? Я, может, в Париж хочу!

– У меня, кстати, специального образования нет. Какой из меня воспитатель?

– Выносить горшки за детьми большого ума и образования не надо, – сказала мама.

О, горшки! Только об этом и мечтал! Просто изумительно! Не надо мне книг, бешеных гонораров и литературных премий. Горшки, вот мое призвание!

– Ну что, ты приедешь?

А, ладно! Всё равно рано или поздно придется искать работу. Раньше я продавал детские коляски, а теперь буду иметь дело непосредственно с детьми. В каком-то смысле – это шаг вперед.

– Хорошо, – сказал я.

– Завтра тебя будут ждать, я договорилась.

На следующее утро я пришёл в детский сад. Мама мыла – нет не раму – пол на первом этаже.

– Ты еще и пол моешь? – спросил я.

– Какой ты наблюдательный! – умилилась мама.

Потом я узнал, что из-за нехватки людей немногочисленные работники садика совмещали сразу несколько должностей. Например, мама работала за повара, помощника повара, посудомойку, уборщицу и прачку. Как она все успевала?

– Давай, иди, тебя ждут.

Я вытащил из кармана все свои документы и поднялся на второй этаж. Разыскав нужный кабинет, я прочитал табличку на двери: «Заведующая Троцкая Л. В.». Ну надо же, никуда от этих вождей не деться.

Она оказалась довольно милой женщиной, долго изучала документы, потом сказала:

– Пишите заявление, будете работать на разновозрастной группе.

В кабинет, постучавшись, вошла симпатичная дама в белом халате.

– Вот, – сказала Людмила Владимировна (так звали заведующую) – оформляем младшим воспитателем. Сын Елены Викторовны. А это наш методист – Маленкова Татьяна Васильевна.

Я почувствовал себя персонажем абсурдистского рассказа. Не удивлюсь, если у них сторожем работает какой-нибудь Орджоникидзе или Жданов.

Методист наклонилась к Троцкой и стала что-то шептать на ухо, искоса поглядывая на меня. Потом быстро вышла, а заведующая смущенно отвернулась к окну.

Ну ясно, сейчас даст от ворот поворот.

– Вы знаете… – тихо сказала она.

Я потянулся к документам.

– Мы возьмем вас, если вы будете еще и дворником работать. Временно, пока кого-нибудь не найдём.

Мало мне горшков. Ещё и собачьи кучи убирай!

– Останетесь на часик после работы, уберете мусор с территории…

Из кабинета я вышел дворником-воспитателем.

– Ну как? – спросила мама.

– Завтра выхожу – ответил я.

– Поздравляю.

Да, с этим не грех и поздравить. Еще бы, такое достижение. Повыношу горшки пару недель, а потом про это такой романище настрочу, Володя Сорокин засохнет от зависти.

– Где тут разновозрастная группа? Пойду, познакомлюсь…

Я спустился на первый этаж, открыл дверь. По группе с ревом носились дети. Воспитательница, тетка в синем фартуке, видимо, моя будущая сменщица, равнодушно хлебала из стакана чай. Я надеюсь, что чай.

Я подошел к ней и представился.

– Баба Зина, – протянула она руку и так стиснула мою, что у меня зашевелились волосы на голове.

Она вышла на середину группы и гаркнула:

– Дети! Это ваш новый воспитатель. Вытащи руку из штанов!

Я вздрогнул. Это она мне? Нет, слава Богу!

– Давайте поздороваемся, – предложила баба Зина. Прозвучало это, почему-то как «давайте выпьем».

Ко мне подскочил беленький паренек лет четырех, хлопнул по ноге и картаво выкрикнул:

– Привет, запойный!

Я запаниковал. Откуда он знает?

На меня со всех сторон смотрели детские глаза. А я чувствовал себя так, будто оказался под прицелом ручного пулемета.

– Так, дети – промямлил я. – Э-э-э… Вот…

Ничего больше в голову не пришло. Я медленно развернулся и пошел к выходу. Кто-то пискляво сказал «до свидания». Не баба ли Зина? Нет…

Она догнала меня на улице, окликнула. Я подумал, что она будет говорить об ответственности воспитательной работы, сложности в общении с современными детьми и тому подобном. Я испугался.

Баба Зина взяла меня за рукав, заглянула в глаза.

– Птичка моя, угости сигаретой…

Прошла неделя. К семи утра я прибегал на работу. Кормил детей завтраком, потом отводил в музыкальный зал. Пока они занимались, писал или читал, но чаще спал. После занятий, я вел детей гулять.

В первый день я попытался научить их играть в футбол. Но, получив удар мячом в морду, который искрошил сигарету у меня в зубах и обжег губы, я решил, что детишки как-нибудь проживут и без футбола. После прогулки кормил их обедом, укладывал спать, читал вслух книжки. Выносил горшки. К счастью, ими пользовались не все. Вечером, когда детей забирали домой, я бежал на двор убирать мусор. Я так лихо махал метлой, что прохожие останавливались посмотреть.

Однажды, за этим занятием меня увидел старый приятель. Помню, в детстве мы воровали газеты из почтовых ящиков и пытались продавать их на улице. Газеты никто не покупал. Но все равно я чувствовал себя персонажем из времен НЭПа. Теперь я стал молодым писателем, одним из тысяч. Бедным и никому не известным. Мой приятель окончил военное училище, получил звание лейтенанта. Вот и сейчас он перелезал через забор прямо в кителе.

Я положил метлу и с важным видом закурил.

– Как же низко ты опустился, – сказал приятель мрачно. Звали его Сева. Он был небрит, и весь всклокочен, словно продирался головой сквозь кусты. И фуражки почему-то не было.

– А ты высоко взлетел? – спросил я.

На шевроне его кителя имелась непонятная мне надпись: «Космические войска».

Сева вздохнул, запустил руку в штаны и вытащил бутыль.

– Пойдем в кусты…

Ну вот, опять с работы выгонят. А только начал к горшкам привыкать. Правда, тут я вспомнил, что завтра у меня выходной.

– Здесь беседка есть.

Мы сели в беседку. По очереди прикладывались к бутылке. Несколько раз Сева собирался заплакать, и даже начинал морщить лицо и опускать голову, но вдруг вздрагивал, смотрел по сторонам мутными глазами и впивался губами в стеклянное горлышко.

– Нет, – сказал он неожиданно.

– Чего? – не понял я.

– Ну как ты мог дойти до этого? – Сева кивнул на метлу. – Я хотя бы офицер…

Мне в голову пришла интересная мысль.

–Подожди, я сейчас.

– Ты куда? Здесь хватит…

Сева помахал бутылкой.

Я вбежал в садик, долго рылся в сумке, нашел несколько исписанных листков. Мой последний рассказ. Я написал его сегодня во время тихого часа.

Когда я вернулся в беседку, Сева тяжело чихал.

– Вот, смотри! – Я протянул ему листки.

– А? А, спасибо…

Он смял листки, утробно в них высморкался и запихал в карман.

Ну вот! Никто меня не хочет читать. Что за жизнь?

Я обиженно развернулся и хотел уйти, но Сева подал жалобный голос:

– Стой. А я?

Плюнув, я взвалил его на себя и потащил домой. Хорошо хоть, жил он в соседней парадной.

У квартиры он вдруг проснулся, взбрыкнул:

– Фуражка где? Ну, суки, на ходу подметки режут…

И тут же снова обмяк, обхватил меня за шею. Я позвонился в дверь. Открыла его мама, молча приняла тело сына с рук на руки и, так же молча, закрыла дверь у меня перед носом. Мне пришлось возвращаться в садик за сумкой. Сторож расхаживал по коридору с бутылкой портвейна в руке.

– Вот кто со мной выпьет – обрадовался он.

Господи! Когда же все это закончится? Пора подшиваться!

– Борисыч, как твоя фамилия? – спросил я.

– Сергеев. А чего?

– Ничего, дверь закрой. А то украдут.

– Чего?

– Чего, чего, тебя…

– Кому я на хрен нужен! – загрустил вдруг сторож.

Вернувшись домой, я позвонил Ромычу.

– Повесть еще не читал, – сказал он вяло.

– Можешь вообще не читать, – обиделся я. – Ты думаешь, я только поэтому звоню?

– А разве нет?

3

С оживленного проспекта я свернул в замызганную подворотню, швырнул в мусорный бак окурок и позвонил в железную дверь с видеокамерой над входом и табличкой «Издательство».

Громко лязгнул замок, в проеме появился охранник в камуфляже, только каски и автомата не хватало.

Я присмотрелся и вздрогнул. Это был тот самый из «бомбоубежища». Я подумал, что он опять сейчас спросит: «Куда в таком виде?» Или еще хуже: «Иди отсюда, чучело». Но он меня, видимо, не узнал.

– Вы к кому?

– К Пискареву, – промямлил я. Прозвучало как к Писюкову, наверное, от волнения.

– Ждем, – сказал охранник и захлопнул дверь.

От обиды мне захотелось курить. Был бы автомат, я бы высадил в дверь весь рожок. Вот он удел современного русского писателя – стоять в зассанной подворотне и ждать, когда охранник с внешностью Терминатора соизволит пустить внутрь издательства.

Наконец он снова появился на пороге, чуть не свернув мне нос тяжелой дверью.

– Никита Сергеевич ждет вас.

Никита Сергеевич? Спасибо хоть не Иосиф Виссарионович! Нет, здесь точно что-то не так.

Я прошёл по коридору в приёмную. Секретарша остановила меня тем же вопросом, что и охранник.

Бред какой-то! Или этот цербер никуда не ходил, покуривая, разглядывал в глазок мою кислую рожу, а потом впустил, или они просто надо мной издеваются.

Я хотел молча пройти мимо, но сдержался. Позовёт ещё охранника и тот выгонит меня пинками под зад.

– К Пискареву, – сказал я.

– А, ну проходите…

Я без стука вошёл в кабинет. Пискарёв сидел за столом, меланхолично щелкая клавишами компьютера.

– Опять вы? – спросил он, не здороваясь.

– Что значит опять? Я у вас три месяца не был.

Не спросив разрешения, я сел, машинально полез за сигаретами.

– Разве? – Он удивленно почесал за ухом. – Но вы же звонили?

– Звонил, конечно.

– И что? – спросил Пискарёв лениво.

– А как вы думаете? – не сдержался я.

Пискарев отвернулся к монитору, пощелкал клавишами, потом внимательно посмотрел на меня.

– Может, в «города» поиграем?

– Как? – растерялся я. – В каком смысле?

– В таком… Чего вы мне загадки загадываете? Как я думаю… Я, если хотите знать, вообще не думаю…

– Я звонил вам каждую неделю – произнес я сдержанно. – Но вы ни разу не соизволили со мной поговорить.

– А должен был? – улыбнулся Пискарев.

Я сунул в зубы сигарету, потом бросил ее назад в пачку.

– Что с моим романом? Если он вам не понравился, могли хотя бы сообщить.

Пискарев молча встал и вышел из кабинета. Я тупо сидел в одиночестве. Потом, зачем-то заглянул в его компьютер. На экране мерцал пасьянс. Пискарев не возвращался. От скуки я разложил за него пасьянс. Подошел к окну и выглянул на улицу. Пейзаж открылся ошеломляющий. Ряд мусорных баков вдоль стены, в одном из которых рылся бомж, высунув от усердия язык, а по другому ползала крыса. Ну и издательство я выбрал для своего романа! Правда, оно было четвертым по счету.

Вернулся Пискарев с картонной папкой в руке, молча бросил ее на стол и сел.

– Можете считать, что сообщил, – сказал он устало и взглянул на монитор. Лицо его вытянулось.

Я взял папку, бросил в сумку и направился к выходу.

– Подождите, – неожиданно остановил Пискарев.

Я посмотрел на него, стараясь не начать материться.

– Послушайте, – сказал он. – Я вас очень прошу, никогда сюда больше не приходите и не звоните.

Секретарша смотрела на меня насмешливо. Охранник, как на пустое место. Или мне это показалось?

На улице моросил дождь. Я закурил. Из-за угла выполз обшарпанный трамвай.

А может упасть под него? Ну, чем я хуже Берлиоза?

Обед закончился. Наступило время тихого часа. Я уложил детей, сел у двери и стал ждать, когда они уснут, чтобы пойти покурить. Пока они ворочались, перешептывались о чем-то, я вытащил из сумки папку, развязал тесёмки и стал листать роман. Он был не очень толстым. При желании, его можно было прочитать часа за три.

Перед глазами забегали знакомые строчки. Я знал их почти наизусть. Это был первый роман, который я не постеснялся и не поленился отнести в издательство. Но почему он там не понравился? Что в нем плохо? Секса мало? Или матюгов?

Перелистав роман до конца, я начал убирать рукопись назад в папку и вдруг замер. Меня осенило. Даже не осенило, а как будто ударило в затылок. Они не читали роман! Рукопись лежала в издательстве мертвым грузом. Никто к ней не притронулся, до тех пор, пока я туда не заявился.

Я весь взмок от обиды и возмущения. Комкая страницы, выдернул рукопись из папки и зачем-то опять перелистал. Ну что за хрень вообще? Не дохлую же крысу я им принес, что они побрезговали к ней прикоснуться. Сволочи!

Захотелось хорошенько напиться. Жаль, Борисыча с портвейном не было поблизости.

Писклявый голосок заставил меня встрепенуться.

– Дядя Кирилл, почитайте сказку.

– А без сказки никак? – спросил я недовольно.

– Хотим сказку! – потребовал другой голосок.

Я вяло порылся в книжках, выбрал «Карлсона».

– Это вы уже читали, – сказал кто-то.

Я взял «Винни-Пуха», но и он не вызвал восторга. Его дети знали наизусть.

– Ну, не знаю – сказал я растерянно. – По моему, вам уже все читали… Хотя…

Пришедшая в голову мысль была настолько неожиданной, смелой и глупой, что у меня затряслись руки.

– Послушайте, я вам сейчас кое-что прочитаю, этого еще никто не читал…

Я взял свою рукопись, не веря, что сейчас и, правда, совершу задуманное.

– Вот… Это роман… Он называется… Неважно, вы все равно не поймете…

Я оглядел своих слушателей. Поймут ли? В горле пересохло. Первые строчки дались мне с огромным трудом. Язык стал сухим и огромным, как варежка. Я с трудом им шевелил. Брови взмокли и уехали далеко под челку. Я смешно таращил глаза. В голове стучала мысль: «Ну, ты и болван!»

Страх исчез так же неожиданно, как и появился. Вторую страницу я дочитывал стоя. Каждое слово казалось мне, по меньшей мере, гениальным. Я расхаживал по группе, задевая ногами разбросанные по полу игрушки. Казалось, все звуки исчезли, остался только мой голос. Никогда я не испытывал такого вдохновения и восторга, при том что самому старшему из моих слушателей было пять лет, а по углам стояли ночные горшки. Со стороны все это выглядело, должно быть, ужасно глупо. Но мне было абсолютно все равно. Самое главное, что меня, наконец-то, слушали.

Я прочитал две главы, опустил рукопись и посмотрел на часы. Время просвистело незаметно. Тихий час заканчивался через двадцать минут. В глазах прыгали черные точки, а в ушах продолжал звучать мой собственный голос.

Я перевел дыхание и поднял глаза. Дети спали. Видимо, давно. Убрав рукопись в папку, я вышел на улицу и закурил. Ощущение было таким, будто я разгрузил вагон угля. Какой триумф! Кто еще из молодых писателей способен сегодня собрать два десятка слушателей? И усыпить их в считанные минуты… Но всё же я испытывал дурацкую гордость. Я, как всякий нормальный человек, с творческим зудом, испытывал постоянную потребность, чтобы мои творения любым способом были обнародованы.

Я выбросил окурок и вернулся в группу. Дети спали. Скоро их нужно было будить. Мне опять стало страшно. Что они скажут, когда проснутся…

Через пятнадцать минут я их разбудил и вот что услышал:

– Писать хочу, – сказал один мальчик.

– Что?! – подпрыгнул я ошарашено. – Писать?

– Писать, – захныкал он.

Я пошел за горшком…

После работы я заявился к одной своей знакомой медсестре. Ее звали Лида. И встретила она меня прохладно. Усевшись на кухне, я выложил на стол папку с рукописью.

– У тебя поесть, ничего нет? – спросил я.

– Я голодаю – ответила она мрачно.

– Да ты что! – Я подскочил.

– Не в том смысле,– успокоила Лида. – Я худею…

– А выпить есть что-нибудь?

Она заглянула в холодильник, долго в нем рылась – я за это время весь изъерзался – и выставила две маленькие бутылочки. Валерьянка и касторка.

– Ничего другого предложить не могу!

Ну ясно! Здесь мне не рады. Ночевать, похоже, придется дома.

– Я вот тебе почитать хотел, – сказал я на всякий случай.

Лида зевнула:

– А я спать хотела…

Ну и ладно!

Я выпил валерьянки, закусил валидолом, неожиданно опьянел от этого и потащился домой.

Мама вышла из ванной с полотенцем, накрученным на голове.

– Ты где был?

– Пиво пил.

Я прошел в комнату, растянулся на диване и вспомнил внезапно, что папку с рукописью оставил на столе у Лиды. Вот черт!

4

Ночью мне приснился странный и страшный сон. Как будто я повесился. Я шел на работу и с волнением вспоминал детали. Детали были такие. Я висел под потолком и равнодушно смотрел на захламленную комнату. «Быстрей бы мама пришла, – думал я, – скучно одному висеть». По мне ползали мухи. Я хотел их отогнать, но не мог пошевелиться. Закоченел! Вот начала медленно открываться дверь. Я попытался ободряюще улыбнуться. Ничего, мама, все хорошо, не падай в обморок. Но вместо мамы в комнату вошел какой-то дядька с рюкзаком за спиной. «Это же вор!» – подумал я. И действительно, дядька стал ходить из угла в угол и рыться в вещах. Я с презрением наблюдал за ним сверху. Он не обращал на меня ни малейшего внимания. Внезапно дядька вытащил из ящика стола пачку моих рукописей и начал читать, быстро перелистывая страницы. Я жутко смутился. А вдруг не понравится? Я так и проснулся с чувством неловкости… «Плохой сон, – решил я, – что-то случится». И случилось!

Через час меня вызвала к себе заведующая.

– Пишите заявление, – сказала она, не здороваясь.

Вот те раз!

Она удивленно задрала брови. Неужели я сказал это вслух?

– Какое заявление? – глупо спросил я.

Она вздохнула, качнув головой. Я прочитал ее мысли: «Вот идиот-то!»

– В отпуск рано вроде… – пробормотал я.

Троцкая подвинула к себе какие-то бумаги. Я тут же впился в них глазами. Не понял ни хрена, но обо мне, кажется, ни слова.

– На вас поступила жалоба от родителей – произнесла она и щелкнула клавишей компьютера.

А на мониторе пасьянс!

– В чем дело? – заволновался я. – Надеюсь, меня не обвиняют в совращении детей?

Людмила Владимировна задумчиво поджала губы.

– Ну, как вам сказать? Вы почти угадали.

Я почувствовал, как из меня выкачивают воздух.

– Как? – с трудом выговорил я.

Она молчала. Мне захотелось дать ей хорошего пинка.

– Скажите, что вы вчера читали детям?

Я заморгал.

– Вчера мне позвонили родители, дети рассказали, что вы читали им какую-то гадость.

– Все? – спросил я.

– Что – все?

– Вам все родители позвонили?

– Мне достаточно было и одного звонка, – ответила Троцкая. – Знали бы вы, что это был за звонок! Я такого наслушалась… Ужас! Что вы им читали?

– Ничего такого, – ответил я. – Поверьте, это был не Маркиз де Сад…

– Пишите заявление, – тихо сказала Троцкая.

– Я не читал им ничего плохого, – тупо произнес я.

– Тем не менее, жалоба на вас поступила…

Я подумал, а чего я, собственно, выдрючиваюсь? Заявление так заявление. Сколько работ поменял. Подумаешь, одной больше. Было даже лестно, что на этот раз я пострадал за свободу слова.

Я взял бумагу и стал писать текст, который давно уже знал наизусть. «Прошу уволить меня по собственному желанию…» И прочий словесный понос.

– Понимаете, – сказала заведующая. – Со дня на день приедет комиссия из РОНО, если они узнают, что работает человек, на которого поступила жалоба…

– Можете не объяснять, – грубо прервал я. Потом оторвался от заявления: – Извините, я все понимаю…

– По закону, вы должны отработать еще две недели, но я от вас этого не требую.

– Спасибо, – я через силу улыбнулся и протянул ей заявление.

– И все-таки, что вы читали? – спросила Троцкая.

– Какая разница? Поверьте, ничего неприличного…

Хотя, может быть, для маленьких детей мой роман и правда неприличный, подумал я, и вдруг радостно разулыбался. А ведь они поняли! Если рассказали родителям, значит, до кого-то дошло, что-то задело. Ура!

Троцкая встревожено смотрела на мою улыбку.

– Все в порядке, – сказал я и вышел из кабинета.

Я доработал свою последнюю смену, тепло попрощался с детьми, «обрадовал» маму.

– Дура! – выдала она в адрес заведующей.

– Зато какой отличный штрих к моей биографии, – ответил я. – Я страдаю за свободу слова!

– Какая там свобода слова, – отмахнулась мама. – Она нашла на твое место какую-то девицу, а тебя уволила, как только появился повод. Ее же отругали в РОНО за то, что взяла воспитателем парня.

– Причем тут девица? – удивился я. – Дело в моем романе!

Уж в этом-то я был уверен. Кстати, роман нужно было возвращать. Кроме черновиков и набросков у меня не осталось ни одного экземпляра. Вечером я пришел к Лиде, долго звонил в дверь.

– Ну, чего тебе? – спросила она из квартиры.

– Не хочешь открыть?

– Нет. Зачем ты опять явился? Я уже давно не хочу тебя видеть.

– Открой, я у тебя кое-что забыл.

– Не деньги, надеюсь? – забеспокоилась Лида.

– Уж лучше бы деньги.

– Как это понимать?

Я ткнулся лбом в дверь.

– Вчера я забыл у тебя свою рукопись. Верни, пожалуйста.

– Так это твоя папка у меня валяется? А я выбросить хотела…

– Не выбросила?

– Не успела.

– Слава Богу! Ты ее, кстати, не читала?

– Делать мне больше нечего.

Я оторвался от двери, отдирая со лба успевший приклеиться дерматин.

– Ты много потеряла, подруга!

– Сильно сомневаюсь…

Я задумчиво закурил.

– Так ты вернешь мне рукопись?

– Верну.

– И в чем дело? Возвращай!

– Я не хочу открывать тебе дверь.

– Почему?

– Ты можешь ворваться в квартиру.

Я начал сползать на пол.

– Ты чего, совсем уже?!

– Нет уж, нет уж! Не открою.

Я раздраженно выбросил сигарету.

– Слушай, не валяй дурака, вернее дуру…

– Не хами, – ответила она спокойно.

– Давай, я спущусь на первый этаж, ты оставишь рукопись у двери, я поднимусь и заберу.

Она долго молчала.

– Лучше, ты выйди на улицу, я выброшу папку из окна…

– Ты серьезно? – спросил я.

– Не нравится, можешь уходить. Твою рукопись я отправлю в мусорное ведро.

– Ну и змея ты, между прочим.

– А ты козел!

– Ладно, согласен. В смысле, спускаюсь вниз…

Я вышел из парадной и встал под ее окнами. Она жила на седьмом этаже. Никакого движения там не наблюдалось. Я попытался свистнуть, но получился какой-то неприличный звук. И вот окно открылось. На улицу вылетела желтая папка, камнем закувыркалась вниз. Я разинул рот и вытянул руки. На высоте пятого этажа, папка хлопнулась о ветку дерева, раскрыла пасть, моя рукопись рассыпалась и, подхваченная ветром, разлетелась по району.

* * *

В два часа ночи я решил на все плюнуть и прекратить поиски. Удалось собрать несколько десятков потрепанных, грязных страниц. Остальное сгинуло навсегда.

Я шел домой, морально высушенный, как мумия. Не хотелось даже напиться. Проходя мимо мусорного бака, я раздраженно выкинул то, что нашел.

Дома, не раздеваясь, упал на кровать и тут же уснул. В эту ночь мне ничего не приснилось. А может, и приснилось, только я ничего не запомнил.

Утром звонил телефон. Я встал с кровати со свинцовой башкой, снял трубку. Это оказался мой старый друг Ромыч.

– Послушай три грандиозные новости, – сказал он.

– Хорошие или плохие? – спросил я, нашаривая сигареты. Вывернул жеваный карман штанов. Из него вылетела моль. Надеюсь, деньги не съела?

– Это на твое усмотрение – ответил Ромыч. – Даже не знаю с чего начать…

– Начинай с чего хочешь, – сказал я лениво.

Он ненадолго задумался.

– Ну, во-первых, наш общий знакомый и собутыльник Лебеденко, известный под кличками «вождь» и «Ильич», стал писателем.

– В каком смысле? – дернулся я.

– В прямом. Написал, блин, автобиографию, как в своем институте работал, как Лениным стал, и прочую фигню.

– И что?

– А то, что его книга, ты не поверишь, в Америке выйдет.

– Какой Америке? – закричал я.

– Ну не Латинской же… Этот хрен недавно на Дворцовой с одним интуристом щелкнулся, тот оказался каким-то издателем, заинтересовался «Лениным» и предложил написать о себе книгу. Лебеденко подшился, закатал рукава и написал за неделю.

– А это не пьяный бред?

– Я трезвый.

– Я его имею в виду.

– Какое там… Он уже аванс получил. Погоди, не перебивай, он свою эпопею мне принес, чтобы я обработал. Двести баксов заплатил. Конечно, бред сивой кобылы в лунную ночь, но кое-что сделать можно.

– Очень рад, – соврал я.

– Нет, ты подумай, везет же дуракам и пьяницам, а он и тот и другой в одном лице.

– Нам так не везет, – сказал я.

– И хорошо, – засмеялся Ромыч. – Значит, мы умные трезвенники…

– Сильно сомневаюсь… Еще, чем порадуешь?

– Я узнал, кто написал эту хрень про клопа.

– Неужели тоже Лебеденко?

– Нет.

– А кто? Лада?

– Я.

– В каком смысле?

– В прямом. Я написал это лет в тринадцать и забыл. Неудивительно, такая чушь. Я вчера только вспомнил.

– Хвалю за смелость, я бы не признался.

– Значит ты трусливее меня! – обрадовался Ромыч.

– Я бы сказал, что ты храбрее…

Ромыч помолчал и сказал главное:

– Я прочитал твою повесть. Ладка вчера привезла.

– И как? – разволновался я.

– Приходи, обсудим.

– А Лада? Мне она не очень-то обрадуется…

– Да она опять уехала сегодня утром. Ну, придешь?

– Конечно. Водку брать?

– Что за дурацкие вопросы! – взвился Ромыч.

– Тогда жди.

– Тогда жду.

Я повесил трубку, нашел мятую пачку «Пэлл-Мэлл». Осталось две сигареты. Одну я немедленно выкурил, вторую сунул за ухо и вышел из квартиры.

По пути завернул в магазин и дальше шел с позвякивающей сумкой. Опять напьемся! И это радует.

У парадной я встретил бывшего «вождя», ныне писателя Лебеденко. Он был чисто выбрит, на лысину начесал длинные, редкие волоски. Маскируется, гаденыш!

– Мы, кажется, знакомы, - сказал он, щурясь. – Сигаретки не найдется?

Я молча качнул головой.

Последнюю сигарету, как последний патрон, оставлю себе.

Ромыч открыл дверь.

– О, – сказал он, – вот и ты.

– Вот и я, – звякнул я сумкой и вошел в квартиру.

Как же мы напились!

_______________________________________________

Кирилл Рябов – участник литературного семинара «Молодой Петербург» при Союзе писателей России. Публикуется впервые.