НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ

БРАТИНА

На пустоши, там, где закат отгорает,

где осень в туманах гнилых умирает,

на пустоши, там, где кончается мир,

стоит этот темный и грязный трактир:

там мертвые в рубищах рваных,

зарытые нынче в кладбищенских ямах,

сидят на скамьях деревянных.

Бросавшая кости собакам увечным,

насквозь прокаленная жаром кузнечным,

у ткацкого выбеленная станка,

мозолистая трудовая рука

пивную грабастает кружку,

и станут глупцы, проходимцы, кликуши

валять дурака всю пирушку.

Как скрипка скрипит, как литавры грохочут,

как хохот рыдает, рыданье хохочет,

телячий восторг напрягает струну,

но вопль, точно рында, разбил тишину:

«Последней утешимся встречей,

а завтра уйдем в одинокую вечность,

и будут иные – далече!

Какая никчемная жизнь нам досталась!

Не стоила жизни и нищая старость!

Проходит последняя ночь на земле,

но мы проведем ее навеселе –

тут не о чем спорить, кретины!

А все же, скажите, кому посвятим мы

последний глоток из братины?

Неужто оставленным детям? Да чтоб их!

Потерян у них человеческий облик:

в могилу открытую горсти земли

они отсчитали как будто рубли.

Наследникам – наши проклятья!

Лишь мы, мертвецы, настоящие братья,

мы будем кутить: наливайте!

Ты друга хотел угостить этой чашей?

Что ж, часто пивал он за здравие наше.

Ах, если б мы слышали только сейчас,

что друг на поминках нашепчет про нас,

ничуть не смущаясь распятья.

Лишь мы, мертвецы, настоящие братья,

мы будем верны: наливайте!

На кладбище ленты с венков погребальных

Любимая срежет для танцев для бальных.

Хотя ее очи слезами полны,

но все же заметят, как ленты нежны.

О, женщины – эти исчадья!

Лишь мы, мертвецы, настоящие братья,

мы будем верны: наливайте!

Последний глоток да отведаем сами!

Отравлено прошлое жуткими снами.

Поскольку и завтра отравлено сном,

наполним утробу хмелящим питьем,

а дальше – хоть черви, хоть черти.

Мы вместе пируем, мы вместе, поверьте,

хотим позабыться до смерти».

Летел в вышине черный ворон к трактиру,

хотел причаститься к последнему пиру,

но в страхе отпрянул от наших ворот:

его устрашил беспорядочный ход

всеобщей печальной судьбины.

«Мы братья!» – звенели на грязном настиле

осколки сердец и братины.

Барабан Жижки

В далекой Богемии – там, там –

Стучат барабаны: татам, татам.

Стучат неспроста, стучат в ворота

Гуситы – крестьянская сволота.

Стучат сердца, тревожно стучат,

Кричат уста, истошно кричат:

«За Господа Иисуса Христа!»

Гремят барабаны, гремят семь лет:

Ни сна, ни покоя в Богемии нет.

Все руки в округе, что сеют и жнут,

Дробь барабана как знамя несут.

Что толку овес допоздна собирать,

Когда можно лучшую долю избрать:

Пора с крестоносцев шкуру сдирать!

Есть колос в полях – патронташ боевой,

А меч – это серп для страды полевой,

И колокол жатвы гремит в вышине:

Сегодня железный порядок в цене!

………………………………………

Говорит Жижка:

«Великий герой – жестокий герой,

Тень Бога на нашей земле дорогой.

Его роковой ореол для страны

Куда величавей звезды сатаны,

О ком молва непрестанно твердит.

Он бьется за Бога, за Слово стоит

В самую кровавую круговерть.

Но есть у победы сестра – это смерть.

Он шлет на ужасную гибель солдат,

Не зная ни жалости, ни утрат».

Сиял ореол над седой головой,

Когда наступил его час роковой,

И сердце его трепетало слегка,

Как полог палатки от ветерка.

Когда зазвучал походный рожок,

Он молвил друзьям: «Приближается срок!

Как только возьмет мою душу Господь,

Моя зарокочет ослепшая плоть –

Прошу мою кожу в дубильне распнуть,

Потом на пустой барабан натянуть,

И палочки будут на ней танцевать,

И будут в последний поход призывать

Мою лихую гуситскую рать:

– Пора с крестоносцев шкуру сдирать!

И колокол вновь загремит в вышине:

– Сегодня железный порядок в цене!

И голос раздастся, исполненный гроз:

– Сегодня желает сражаться Христос!»

И каждый рассвет, и каждый закат

Фрисландские ветры разносят набат

По склонам крутым, по зеленым полям,

Далёко, далёко по синим морям.

…………………………………………………………….

Они развели костерок небольшой

Под небом чужим, на границе чужой,

Легли у огня на краю тишины –

Печальны, разгромлены, смятены.

Они потеряли знамя в бою,

В бою потеряли славу свою,

Свой путь потеряли в зыбких песках,

И лишь барабан остался в руках!

Поет под брошенным шлемом песок.

Взметнувшись, искра замирает у ног.

Смеркается. Дождь обложной моросит.

Рассказывает бывалый гусит:

«А наш барабан – не пустозвон,

Он исповедует высший закон:

Он даже мертвый поднимется в бой

И всех солдат поведет за собой.

Шестнадцать лет я шагаю за ним –

Неужто не верите басням моим?

Тревога ему протрубила поход,

И нет у солдата прочих забот.

Ему ни любовь, ни чертог не нужны.

Он может шагать лишь дорогой войны.

Поэтому он и в могиле не спит,

Что слышит, как праведный бой кипит,

А там, наверху, позабыли о нем...

Он хочет с нами лежать под огнем

И дождь над палаткою слышать во сне,

И крик часового в ночной тишине,

И конницы звон на мосту разводном…»

Они потеснее сбились в кружок.

Они позабылись тревожным сном.

Холодный ночной ветерок

Барабан засыпает песком.

…………………………………………………….

Мечты согревают и ночью, и днем.

Песня ландскнехта

Танцует лигурийский конь под барабанный бой,

Когда по пыльной мостовой мы тащимся с тобой –

Один в рубцах, в бинтах другой – идем из боя в бой.

Никак нельзя, братишка мой,

Скакать на взмыленном коне под барабанный бой.

Едва ли для тебя секрет, что мы обречены,

Поскольку бродим тридцать лет дорогами войны.

В пути состарится ландскнехт, и вот уже близки

Его последние деньки:

Никак нельзя бродить весь век дорогами войны.

Отбарабанил барабан в неведомом краю.

Моя ничтожная судьба похожа на твою:

Она от крови солона, что пролита в бою.

Братишка, руку дай свою:

Чтоб мирно спали на земле, я под землею сплю.

Однажды спросят ваши дети

Однажды спросят ваши дети:

«Отец, где Гете наших дней?»

И вам придется им ответить:

«Он далеко – в краю теней.

За Даугавою, за Доном

Его похоронили мы

Не под высоким небосклоном,

А посреди болотной тьмы.

К чему его мечты и песни?

Мы за собою жгли мосты.

И это было, если честно,

Куда важнее, чем мечты».

Однажды спросят ваши дети:

«Ужели наш Рембрандт убит?»

И вам придется им ответить:

«Он спит под сенью пирамид.

В Египте, над песчаной бездной,

Сражались мы – за брата брат.

И это было, если честно,

Куда важнее, чем Рембрандт.

Он рухнул в бездну, как лавина,

А мог бы осчастливить всех.

Но такова была судьбина,

Где нет надежды на успех»

Однажды спросят ваши дети:

«И наш Бетховен – тоже прах?»

И вам придется им ответить:

«Он сгинул в северных морях.

Волна его качает ложе,

О борт холодный ветер бьет.

Его последний крик – о, Боже! –

Погасит русский самолет.

И шторм из ледяных аккордов

Песнь колыбельную совьет,

Что дальше скандинавских фьордов

Его, Бетховена, полет!»

Когда-нибудь и ваши дети

Состарятся наверняка,

И захотят они отметить

Тех, кто вознесся на века,

Кто осветил, как яркий факел,

Сороковые времена,

Кто возвестил: в грядущем мраке

Другие вспыхнут имена.

Иную песнь, иную оду

Иные сложат господа…

Но Бог величие народу

Не возвращает никогда.

Перевод с немецкого

Е.В. Лукина

__________________________________________

Бёррис фон Мюнхгаузен (1874–1945) – выдающийся немецкий поэт и фольклорист из старинного нижнесаксонского рода Мюнхгаузенов, доктор права, президент Германской академии поэзии. В 1903 году Бёррис фон Мюнхгаузен опубликовал первый стихотворный сборник «Книга рыцарских песен», а в 1924 – итоговую «Книгу баллад». Вошел в историю литературы как автор замечательных баллад, повествующих о рыцарской доблести, верности и нежной любви. Однако многие из его стихотворений содержали очевидные аллюзии на современность. В последнем стихотворении «Однажды спросят ваши дети», написанном накануне самоубийства 16 марта 1945 года, поэт сформулировал тот цивилизационный дискурс, который и поныне определяет отношение европейцев к трагедии второй мировой войны.

Евгений Лукин – поэт, прозаик, автор романа «По небу полуночи ангел летел», сборника стихотворений «Sol oriens» и других, переводчик произведений древнегреческих авторов, скальдов, современных немецких, английских и норвежских поэтов.