НА РУИНАХ ГРОЗНОГО

Записки репортера

Берусь утверждать, что город начинается с железнодорожного вокзала. С одной оговоркой, что это – обычный город. Вокзал города Грозного был исключением, которое подтверждает правило. Недавно оштукатуренное здание казалось декорацией, скрывающей реальный Грозный, который начинался за привокзальной площадью.

Наш «уазик» двигался со скоростью восемьдесят километров в час, оставляя по обе стороны живописные руины. Минуя одну из развалин, выделявшуюся своей монументальностью, мне подумалось, что я уже видел это по телевидению. Сидевший рядом бородач, кивнув на изрытую снарядами громадину, пояснил: это, мол, президентский дворец.

Общему «интерьеру» выгоревших дотла домов не соответствовала обычная городская сутолока на тротуарах. Впрочем, определенная специфика в поведении пешеходов замечалась сразу. Они пользовались исключительно тротуарами, избегая газонов, на которых время от времени случались таблички. Таблички, как водится, призывали горожан по газонам не ходить: «Осторожно, мины!».

Наш водитель Денис, чуть сбросив скорость, заложил пару виражей, огибая уложенные на проезжую часть бетонные ытки. Машину подбросило на ухабе, при этом лежащий между кресел автомат глухо звякнул. Впоследствии меня позабавит одно обстоятельство – неизменно лежащий подле водителя автомат станет восприниматься как нечто, относящееся непосредственно к автомобилю – вроде рукоятки переключения передач или ручного тормоза.

Вот и сам блокпост – обложенный железобетоном бронетранспортер, явно скучающий пулеметчик, вереница машин на обочине. Через двадцать минут мы свернули с шоссе и, миновав крохотный базар, подъехали к воротам военной базы. Собственно, ворот как таковых не было. Имелся лишь шлагбаум, закуток железобетонных блоков да небольшая вывеска: «Стой! Стреляю без предупреждения!» Как оказалось, роль створок отводилась пулеметам охраны и осколочным минам направленного действия. Свирепого вида охранник в засаленном бронежилете, не вставая с табурета, по каким-то неведомым признакам классифицировал наш «уазик» как имеющий право на въезд. Помнится, меня удивил тот факт, что у нас не спросили никаких документов. Лишь потом я сообразил, что умение не делать лишних движений – одно из составляющих профессионализма. Стоило заступить новой охране, как процедура въезда-выезда сильно усложнялась. Проверялось все, вплоть до опознавательных жетонов. Но проходила неделя, вас и вашу визитную карточку начинали узнавать, и нравы охраны значительно смягчались.

База, именовавшаяся не иначе как «деревенька», являла собой территорию бывшей пожарной части. Все ее архитектурное убранство подчинялось одной задаче – максимально обезопасить жителей. Перечень возможных неожиданностей достаточно традиционен – снайпер, автоматная очередь, граната. В центре помещалось четырехэтажное здание штаба с обычным набором служб и подразделений. Хотя справедливости ради стоит уточнить, что был и пятый этаж – крыша с расположенными на ней огневыми позициями. Вплотную к штабу лепились несколько десятков разномастных вагончиков, один из которых оказался в нашем распоряжении.

Повествуя о «деревеньке», невозможно не упомянуть об объекте, посещаемом значительно чаще, нежели столовая – туалете. Внешне он походил на легкомысленный шатер цирка «Шапито». Его популярность объяснялась, прежде всего, отвратительным качеством местной воды. Название «Шапито» обуславливалось не только постоянными «аншлагами», но и тем, что происходящее здесь напоминало цирковое представление. Тут можно, сидя на корточках, созерцать торчащий из груды экскрементов запал гранаты или обнаружить обрывок свежей дефицитной газеты. Иногда те, кто покинули «Шапито», опрометью возвращались назад, позабыв прислоненный к перегородке автомат или ремень с кобурой.

Сразу за «околицей» располагался небольшой рынок, где имелась возможность разжиться необходимым. Днем здесь было относительно спокойно, особенно когда рядом находились два-три бронетранспортера. Но расслабляться все равно было нельзя. За неделю до нашего приезда здесь среди бела дня пропал солдат. Вскоре его труп с исковерканными гениталиями и перерезанным горлом подкинули к воротам.

На второй день нашего пребывания мы с напарником несколько погорячились, решив в неурочный час заглянуть в «Шапито». Вполне благополучно мы прошли вдоль вереницы вагончиков, непринужденно беседуя. До туалета оставалось десять метров, когда откуда-то сбоку ударили короткие очереди. О том, что палят в нашу честь, мы догадались по характерному свисту над нашими безмозглыми головами. Нам ничего не оставалось, как прилечь у входа в нужник, и слушать, как стоящая в вагончике радиостанция «Джонсон» ленивым голосом прокомментировала случившееся:

– Стреляют с третьего этажа жилого дома. Добро ответить?

– Пока не стрелять. Продолжать наблюдение.

Настроение было несколько испорчено, но что примечательно – в туалет расхотелось.

Попасть в Грозный значительно проще, нежели отсюда уехать. Хотя, на первый взгляд, ничего особенного в этом нет – нужно лишь взять билет на поезд «Грозный-Москва» и по истечении срока командировки отбыть восвояси. Вот только знание того, что ежедневно на участке железнодорожного пути Грозный-Моздок снимается несколько противотанковых мин, может несколько омрачить настроение. По этой причине наш шеф рискнул устроить автопробег в Моздок, чтобы заказать себе билет на самолет. Поездка выдалась на редкость обременительной. Отсмотреть двести километров «зеленки» было утомительно. Кроме того, мы ухитрились заехать не в ту республику. Проскочив нужный поворот, вместо Моздока заехали в ингушский город Малгобек. Поэтому вполне закономерным было желание выпить стаканчик местной водки и посетовать напарнику на внезапную нелюбовь к кавказским пейзажам.

Вкратце упомяну о традиционном кавказском гостеприимстве. Рецидивы этого явления все еще случаются. Так, если доводилось подвозить до дома нашего коллегу, уехать от него, не выпив пары стаканов отменного домашнего вина, было совершенно нереально. Как правило, процедура угощения проходила в два этапа: сначала к столу приглашались мы с шефом, водитель оставался в машине; далее я шел сменить Дениса. Зная, что ждать придется не менее получаса, обычно я забирался в кормовой отсек, досылал патрон в патронник и благожелательно наблюдал за прохожими. В другом случае заехали мы как-то на фильтрационный пункт. Надо сказать, что повод для этого визита был несколько курьезен. Из американского представительства в Азербайджане пришел запрос на некого журналиста, якобы пропавшего на территории Чечни. Кто-то из начальства не нашел ничего лучше, как дать ориентировку примерно следующего содержания: «Прошу сообщить, не убивали ли вы в такой-то период американского журналиста?». Слог, которым было составлено данное сообщение, премного позабавил бойцов. И вот, исколесив весь город, в конечном итоге мы выясняем, что данное сообщение – совершеннейший вздор. Между делом решили пообедать. Прямо через дорогу, в наспех сколоченном ырайчике располагалась шашлычная. Днем здесь подавали недурной шашлык, а по ночам из-за сарайчика постреливали. Нашим соседом оказался могучего сложения чеченец в очках, стянутых за дужки бельевой резинкой. Едва мы присели, как он заказал на наш стол шашлык и бутылку вина. При этом мы узнали, что наш хлебосольный сосед всего несколько часов назад вышел на свободу.

За сутки по периметру «деревеньки» взрывается три-пять мин. Чаще всего подрывается живность – собаки и кошки. Однажды установленную на растяжке гранату зацепила непонятно как оказавшаяся у забора старушка. Встроенный в запал замедлитель срабатывает в течение трех-четырех секунд. За это время расторопный человек, услышав хлопок взрывателя, успевает отскочить на несколько метров. Понятное дело, бабушка прыгать не стала. Граната рванула метрах в пятнадцати позади нее. Постояв несколько секунд и даже не обернувшись, старушка засеменила дальше.

Потребовалось как-то отснять подрыв изъятых боеприпасов. Накануне я отыскал знакомого подрывника Кузьмича, который пообещал все устроить. Единственно, что смущало – Кузьмич не просыхал уже целую неделю. Мне, грешным делом, подумалось, что съемка вряд ли состоится. На следующее утро, загрузив десяток противотанковых мин, мы ждали его в машине. Вскоре он явился в том же состоянии, в каком пребывал всю неделю. С собой у него была мина. Сидевший рядом криминалист опешил: «Слушай, Кузьмич, там взрыватель!». Действительно, на мине вместо заглушки стоял взрыватель. «Ну а что делать? Не выкручивается, – развел руками Кузьмич. – Да хрен с ним, главное – ноги на нее не ставьте».

Уже на полигоне, подойдя к месту подрыва, я увидел Кузьмича, сидевшего над пирамидой привезенных боеприпасов. Это был совершенно другой человек. Глядя на его умные пальцы, уверенно складывающие затейливый пасьянс из толовых шашек и детонаторов, я не обнаружил ни малейшего признака алкогольного опьянения.

Как-то случилось мне забрести в кубрик, где обретался Кузьмич, испить водички. Я попросил стакан. Мне указали на стол, заваленный грязной посудой. Ничего мало-мальски чистого я там не нашел, зато обнаружил гранату, вставленную в замызганный стакан. Что примечательно, у гранаты отсутствовала чека. Видя мое недоумение, дневальный пояснил, что вчера одного из обитателей кубрика внезапно «перемкнуло» за ужином. Выпив, он вместо того, чтобы закусить, взял валявшуюся на подоконнике гранату. Задумчиво подержав ее в руке, выдернул из нее кольцо. Сидящие за столом дружно принялись упрекать новоявленного «бомбиста»: дескать, люди ужинают, а ты тут всякой фигней занимаешься. Устыдившись, мужичок отдал гранату Кузьмичу, который запихнул ее в свой стакан. После чего ужин продолжился.

В наш вагончик приходили криминалисты переписывать свои эксгумации. Случалось это в обеденное время, поэтому картинка на мониторе никак не способствовала пищеварению, но по прошествии некоторого времени наступало привыкание. За исключением тех случаев, когда отработанный видеоряд вдруг снова выходил за рамки экранной плоскости. К примеру, готовим сюжет о том, как на выезде из Грозного был обстрелян «уазик». Водитель, получив автоматную очередь в живот, опрокинул машину в кювет. Сидевшая рядом женщина, случайная попутчица, погибла от пулевого ранения в голову. Оперативник сумел вылезти на обочину. Там ему повезло: кто-то подобрал и отвез в городскую больницу. В больнице повезло меньше, ытииму что условий для лечения в ней не оказалось. История из числа тех, что случаются здесь практически ежедневно. Тем не менее, жалко тетку, жалко опера, жалко водителя. Закончив монтаж, пошел на базар купить пивка, чтобы посидеть где-нибудь в тени – отключиться. Допив пиво, с удовлетворением отметил, что настроение несколько нормализовалось. Однако в этот момент вдруг понял, что груда железа, сваленная под забором, и есть тот самый «уазик».

Надо полагать, не без основания наша страна когда-то считалась «самой читающей в мире». Отголоски этого явления встречаются и поныне. Как-то надумали поснимать ытииеныго на крыше снайпера. За десять минут до оговоренного срока приходим к нему в вагончик. Снайпер лежит на коечке, с увлечением читает книжку в аляповатой суперобложке. Успеваю зафиксировать название – «Антикиллер». Мельком взглянув на часы, боец с видимой неохотой откладывает книжку и начинает собираться. Рассовав по многочисленным карманам разгрузочного жилета патроны, сигареты, радиостанцию, прочий мелкий, но полезный скарб, он расчехлил оптику винтовки и кивком пригласил следовать за ним. Выходя из вагона, я еще раз взглянул на книжку. И только тут сообразил, что сам на минувшей неделе увлеченно читал эту самую книжицу. Что примечательно, при всем моем литературном снобизме (дескать, из детективов признаю лишь «Преступление и наказание»), осилил я ее на удивление резво – всего за каких-нибудь пять-десять присестов в «Шапито». Я смотрел в спину идущего на позицию снайпера и недоумевал: ну ладно – я, человек в ратном отношении праздный, да еще к тому же испорченный гуманитарным образованием. А он-то зачем эту хрень читает?

В другой раз собрались мы куда-то ехать. Перед этим я забежал в штаб отдать мятый листок «Сводки общественно-политической обстановки в Чеченской Республике за минувшие сутки». На обратном пути зашел в дежурку справиться, какова эта самая обстановка там, куда мы собираемся. Дежурный сообщил, что не далее как вчера кто-то нарвался там на засаду. Едва проскочили. Раздосадованный, я вернулся в вагончик. До выезда оставалось полчаса и, чтобы отвлечься, решил почитать что-нибудь веселенькое. Порывшись в тумбочке, выбрал, как мне показалось, наиболее подходящую книжку – «ыти-Пух и все, все, все». Открыл с середины, прочитал: «Дорогой мой Пух, – сказала Сова покровительственным тоном, – неужели ты не знаешь, что такое засада? Засада – это вроде сюрприза».

Наутро поехали навестить земляков. Давеча им здорово ытталось. Их блокпост перекрывал въезд со стороны Гудермеса. По ночам здесь орудовали боевики. Поэтому командир с пулеметчиком и двумя снайперами устроили засаду неподалеку. С наступлением темноты боевики стали выдвигаться на позиции. Дав им подойти поближе, наши открыли огонь. Как на грех, боевиков оказалось неожиданно много, к тому же практически сразу ответным выстрелом был тяжело контужен командир. Пришлось отступить. Бой продолжался всю ночь. Под утро боевики, подойдя почти вплотную, стали забрасывать блокпост ручными гранатами. Наши отвечали тем же, но по другой причине – кончались патроны. А в Ханкале, в пяти минутах езды, все это время решали – посылать бронетехнику или нет.

С блокпоста мы хотели ехать в госпиталь. На пути внезапно заголосила радиостанция. Обычно на ее лепет внимания не обращают, поэтому мы не сразу сообразили, что нас вызывает фильтрационный пункт. Пришлось ехать. В противоположность «деревеньке», которая по плотности населения могла потягаться с китайским населенным пунктом, «фильтр» более ассоциировался с бескрайними просторами российской глубинки. Необъятный, со всех сторон простреливаемый плац где-то на горизонте упирался в забор. Вдоль забора желтело около сотни искореженных автобусов. Непосредственно «фильтр» – это кирпичное здание, фасад которого переоборудован в крепостной бастион. Не трудно представить, что происходит здесь по ночам, поскольку любой из многочисленных родственников задержанного имеет возможность забрести сюда и посредством стрелкового оружия выразить свое несогласие с действиями органов правопорядка.

К «фильтру» мы подъехали как всегда некстати – рассредоточенные вдоль фасада, спецназовцы стояли с оружием наизготовку. Едва мы прижались к обочине, как к нам подбежал начальник «фильтра» и мрачно осведомился: «Ну что, журналистов привезли?». Узнав, что никаких журналистов нет, начальник удовлетворенно выругался и поведал следующее: из штаба ему сообщили, будто бы к нему выехала группа иностранных журналистов. А тут какой-то недоумок умудрился бросить гранату в толпу, собравшуюся неподалеку. Недоумка изловили, но все равно стрельба должна была начаться с минуты на минуту. Во что она выльется, никому не известно, только журналистов здесь и не хватало. Мой шеф попытался договориться, чтобы постоять где-нибудь с краю – посмотреть, чем все это закончится. Начальник бегло оглядел наши «стволы» и уже согласился, но когда взгляд его соскользнул с автомата на видеокамеру, нам пришлось уехать. Впрочем, признаюсь честно – особых сожалений мы при этом не испытывали.

В этот день еще успели заехать на мост через Сунжу, где свели знакомство с пятилетним мальчонкой, игравшим обрывком пулеметной ленты в тени бронетранспортера. Весь день он проводил здесь и лишь с наступлением ночи уходил в полуразрушенный подвал к маме. Машинально я взялся за видеокамеру, но набранные крупным планом глаза пацана заставили меня содрогнуться и отказаться от съемки – уж лучше лишний раз отснять кассету с эксгумациями.

Как ни крути, а в подсознании подавляющего большинства особей мужского пола сидит оголтелый «милитарист». Неспроста многие из них испытывают прямо-таки патологическое пристрастие к камуфлированным штанам и десантным ботинкам. Но это лишь крохотная толика упомянутого явления. Чтобы извлечь «милитариста» из закоулков подсознания, требуются две вещи.

Первое – это антураж. Он подразумевает наличие определенной ситуации, как правило, весьма скверной, в которую вы вляпались по собственному недомыслию либо из любви к авантюрам. Кроме этого, необходимо, чтобы под рукой оказалось устройство, снабженное ударно-спусковым механизмом, да еще приятель, перед которым неловко «облажаться».

Второе – некий ключ, которым отмыкаются сумеречные подвалы подсознания – команда «к бою». Испытываемое при этом ощущение практически не поддается мало-мальски внятному описанию. Думаю, что каких-либо аналогов ему попросту не существует. Это нечто среднее между американскими горками, первым прыжком с парашютом и какой-то звенящей одурью, наступающей при ушибе локтевого или коленного сустава. Ты словно накрыт звуконепроницаемым колпаком, под гулким сводом которого мечется стальной звук передернутого затвора.

Было б весьма недурно, если б со временем человек научился задвигать своего «милитариста» на самое днище подсознания. Ведь, по сути, именно это является первоосновой любого конфликта – от пьяной поножовщины в сельском клубе до многотысячного сражения. Ну, да это уж из области несбыточных прожектов.

Сегодня – День независимости республики Ичкерия. С утра начались всевозможные шествия и митинги, несколько раз обстреливали городские комендатуры. В общем, денек выдался нервный. Ближе к вечеру погиб один из строителей – сидел у вагончика, курил, и вдруг упал. Подбежали, подняли – пулевое ранение навылет. Кто стрелял – непонятно.

В полночь за нами зашел заступавший на пост Женька. Еще утром мы договорились с ним о ночной съемке. Пять минут на сборы. Тридцать третий пост. Закуток площадью в три телефонные будки. Из роскошеств – топчан, над ним вытертый коврик. Все это успеваю рассмотреть при свете спички, от которой прикуриваю. Спичка гаснет. Темнота кромешная, если не считать трассеров в проемах бойниц и красного светодиода включенной видеокамеры. Рабочий светодиод на видоискателе намертво заклеен черной изолентой, а вот сетевой, расположенный на подвижном тумблере, приходится закрывать пальцем. Женька настраивает прицел ночного видения, при этом он внимательно слушает по радио диалог снайпера-наблюдателя на крыше с оперативным дежурным, дающим «добро» на ведение ответного огня.

– «Янтарь», я «Гром», огонь ведется со стороны «32». По-моему, там войска между собою долбятся. Не могу понять.

– «Гром», по мне ведут огонь с двухэтажного дома. Там никаких войск нет, – сходу вклинивается в переговоры Женька.

– Подожди «33», я посмотрю и дам команду.

Ждем. Несколько очередей крошат снаружи бетон укрытия.

– «Гром», от меня пули рикошетят, – сетует Женька.

– Ладно, давай.

Одновременно прикладываемся к окулярам: я – видоискателя, Женька – прицела, после чего он дает несколько ответных очередей. Мы с командиром по очереди снимаем, заботливо поддерживая друг друга под локоток. Народ на соседних блоках оживляется.

– «Гром», добро помочь «33»?

– Я сказал только одному посту дать короткую очередь, – начинает раздражаться «Гром».

Ну и ладно, на сюжет уже есть. К слову сказать, Женька, зная о том, с какой неохотой дается разрешение на ответный огонь, загодя о нас побеспокоился. Он установил напротив ытка сигнальную мину. В случае, если дежурный не санкционировал бы нашу стрельбу, можно было, потянув за протянутую леску, сымитировать срабатывание сигнальной мины от крадущегося в ночи супостата.

Пора домой. Вжав голову в плечи, семенящими шагами пересекаю пустырь. При этом всеми позвонками ощущаю присутствие за спиной нежилого девятиэтажного здания, и мысленно желаю одного – чтобы у всех находящихся там сели батарейки в прицелах.

Семь часов утра, аэропорт «Северный». Командировка закончилась. Все треволнения позади, наша «вертушка» отрывается от бетонки, отстреливает тепловые ловушки и уходит за перевал. Все сорок минут полета я украдкой разглядываю лица попутчиков, пытаясь хоть как-то подытожить свое пребывание здесь.

Можно по-разному относиться к чеченской войне, хотя относиться по-разному к подобным войнам довольно сложно. Что касается истории, то здесь наши политики выказывают завидное небрежение. Казалось бы, что стоило им перед тем, как начинать боевые действия, велеть принести энциклопедический словарь Брокгауза и прочитать на букву «Ч»:

«Чеченцы считаются людьми веселыми, остроумными («французы Кавказа»), впечатлительными, но пользуются меньшими симпатиями, чем черкесы, вследствие их подозрительности, склонности к коварству и суровости, выработавшихся, вероятно, во время вековой борьбы. Неукротимость, храбрость, ловкость, выносливость, спокойствие в борьбе – черты Ч. Давно признанные всеми, даже их врагами. В обыкновенное время идеал Ч. – грабеж. Угнать скот, увести женщин и детей, хотя бы для этого пришлось ползти по земле десятки верст и при нападении рисковать своей жизнью – любимое дело чеченца. Ч. Никогда не бьют своих детей, но не из особенной сентиментальности, а из страха сделать их трусами».

Прочитали, и, может быть, решили как-то иначе. Впрочем, все это вздор, так сказать, филология. Сдается мне, что политики, кроме поздравительных адресов да цифр на своих счетах, ничего не читают.

Я смотрю на суровые лица бойцов в выцветших камуфляжах, на их грубые руки, как бы невзначай касавшиеся автоматов, и удивляюсь тупости тех, кто сколачивает свои капиталы на войне. Они, по всей видимости, не понимают, что каждый день боевых действий множит число их потенциальных палачей. Ведь не ровен час, «перемкнет» кого-то из бойцов и так вдруг захочется хоть «одним глазком» (через прицел, разумеется) взглянуть на кого-нибудь из устроителей этой бойни, на его непомерный «ытииен» и загородный домик.

В Моздоке мы узнали, что «борт» на Москву уходит по мере комплектования. Пришлось коротать время в буфете. По соседству с нами обедали две дамы. Отобедав, они закурили. Проходившая мимо официантка сказала, что в заведении не курят. «Ну, как же!» – возразила одна из дам, показав на нас. Официантка с негодованием ответила: «Они же солдаты!». Честно говоря, я так и не понял, что это было – комплимент или ругательство.

* * *

Я снимаю войну, в плечи голову вжав,

Как сошлись снайпера на незримых ножах.

Как свирепый спецназ в клочья рвет перевал,

Мстя, по сути, не тем, кто их там убивал.

Где на горло шоссе встал щербатый блокпост.

Где, не чокаясь, пьют третий, тягостный тост.

Здесь бликует прицел, равно как объектив.

И, быть может, Господь мне за то лишь простил,

Что в проемах бойниц, подведенных свинцом,

Я держал не прицел на весу пред лицом.

Олег Шабуня – поэт, журналист, участник литературного общества «Молодой Петербург» при Союзе писателей России.