№6 2007


Содержание


Константин Крикунов. Дома зажигают в туманах. Стихи.
Александр Медведев. Аксиомы авангарда. Роман с квадратом.
Владимир Шемшученко. Наводнение. Стихи.
Елена Родченкова. Калинка- малинка. Рассказ.
Вадим Шамшурин. Обеденный час. Этюд.
Евгений Лукин. Памятник. Поэма.
Сергей Рац. Омут. Рассказ.
Молодые голоса:
Ирина Брунман. Считалочка. Стихи.
Сергей Берсенев. Волшебная палочка. Вариации.
Волгоградские гости:
Сергей Васильев. Маленькие элегии. Стихи.
Испанские гости:
Мигель Санде. Хаотическая траектория маятника. Стихи.(перевод с галисийского А.В Родосского)
Голос минувшего:
Кузьма Петров-Водкин. Из неопубликованных воспоминаний.
Владимир Алексеев. Девяностые годы. Записки.
Марина Дробышева. Разные судьбы. Очерк.
Александр Беззубцев-Кондаков. Зачем нам Уэльбек? Статья.
Андрей Неклюдов. Право на счастье. Рецензия.
Александр Акулов. Камень от входа. Рецензия.

SnowFalling

Кузьма ПЕТРОВ-ВОДКИН

ГОЛОС МИНУВШЕГО

Кузьма ПЕТРОВ-ВОДКИН

ПОД АККОМПАНЕМЕНТ НИЦШЕ

Из неопубликованных воспоминаний

Начало девятисотых годов – время сложное и по упадническим декадентским настроениям, и по тем росткам предугадываемой новой культуры, которая подчас в очень искаженном виде, подчас в истерических лозунгах и выкриках давала себя знать. Сумеречные тона Чехова с «что будет через двести лет» дают нам главное и крепят нашу веру в неизбежную перемену жизни. Все это… под аккомпанемент Ницше бурлило в наших городах.

Мещанский литературовед Макс Нордау все эти явления огласил признанием смерти и вырождения… Я думаю, все эти явления были поисками стиля и очередным экзаменом на европейскую цивилизацию – это раз, а во-вторых, позор, война на Дальнем Востоке и странная революция не революция, не по-европейски разыгравшаяся в 1905 году, – эти причины и создали, может быть, ответственность, нервность напряжения, исканий во что бы то ни стало и каким угодно способом, чтобы только найти какой-то философский камень.

Конечно, в искусстве самое губительное – это безразличие способа выражения, поэтому форма и в литературе, и в живописи, и в музыке одубела настолько, что самое дубовое словечко, просто сказанное, казалось уже литературой. Литература «словечковая», если возможно так ее назвать, процветала наряду с разумной речью и наряду с действительно кристаллической работой над молодым, неуемным, полным будущего русским языком.

В этом случае символисты сыграли крупную роль и показали, что условными приемами Грота не исчерпывается жизнь родного языка, скручиваемого наречиями и языками, обитающими на равнине народов, и готовыми формами языков европейских.

То же самое можно сказать и о живописи: передвижничество стало мелко, чтобы вместить в себя задачи современной живописи. Идейки его просто глуповаты для того времени, а форма, которую выражали эти идейки, стала «дряблой». Надо было расширять основы, чтобы строить заново.

Левитан, Суриков, Нестеров, Ге, Рубашкин совершают эту расшатку и дают новую форму для более сложного содержания, а Врубель доводит до последней остроты этот отход от плоской передвижнической ремесленности.

Изучая этих художников, удивляешься их героической борьбе на два фронта: с заскорузлостью крамсковщины и беснующимся декадентством. Основная тема, на мой взгляд, была у всех одна: что есть, какою была и чем будет Россия – линия верная от «Слова о полку Игореве» через Пушкина, но тут и поджидало распутье богатырей живописи нашей. Они ищут самобытность родины и стиль, отличный от Запада, отметают его, борются с ним и как в былине о том, как появились богатыри на земле русской, – чем больше они уничтожают признаки, казалось бы, наносные на нашу культуру, тем больше их появляется. В художественном виде появлялась истомленная византийщина, вековая тирания страны нашей, исказившая и подлинность нашей истории, и навязавшая цвет и вкус нашему (искусству).

А положение страны и взаимоотношения с Западом оставались неясными. Улыбочки из Европы, не то поощрительные, не то издевательские, а за каждую такую улыбку Россия готова последние штаны снять, оголиться со стыдом, лишь бы для правительства в «полицейской», а для грамотеев в научной и моральных системах, преподанных Европой, не провалиться.

Черт! А только отверни от мудрости немецкой, только заславянофильствуй, так потянет греховодническим ладаном, и заводи опять кафтаны, сморкайся в полу да бороду отращивай или – пори, костоправ, в застенках во славу Петра Великого императора...

Черт! Черт! И чертова страна с ее невежеством, с резонирующим пьянством, вошью, поножовщиной. Что она может противопоставить Европе – ее же изуродованные правила жизни или жульническую хитрецу смекалки, как у базарного пройдохи... От этих или во всяком случае подобных настроений возникает новое понятие – хулиган, определяет рождение нового типа: его нахальству нет предела, он на праве сильного самоутверждает себя. Он усвоил нелюбовь к людям и фразеологию о человеке, конечно, с большой буквы, и человеком мнит, конечно, самого себя.

«Человек – это звучит гордо», – горькирует хулиган. «Рожденный ползать – летать не может», – это относится к остальным, которых всегда большинство…

«Будем, как солнце! Хочу быть сильным, хочу быть дерзким!» – бальмонтирует хулиган, охаживая чужих жен, любовниц и развращая подростков. Мещане все, которые не понимают, что они плодят новое сверхчеловечество в голодной по искусству стране.

Однажды, помнится, появился забавный фотомонтаж, по сегодняшнему выражению, изображавший Льва Толстого и М. Горького, где невысокий достойный автор «Войны и мира» был вытянут в масштаб высокого автора «Мещан». Чувство справедливости, очевидно, руководило рекламистом-издателем. Потребители этой хорошей и дурной всячины была учащаяся молодежь.

Много мне пришлось повидать за границей молодежи, но такой, как наша, верно нигде нет: голодная, жадная к науке, но кристально честная социально настолько, что пусть из четырех университетских лет три, вероятно, уходили на забастовки и пикеты, это не мешало ей еще входить в курс тогдашней культуры. Очереди на Шаляпина в то время были нашим хлебом. Стояли ночами и днями студенты и художники, чтоб с высокой галереи послушать феноменального мастера.

Ницше, Ибсен, Метерлинк были душой и телом в городах России начала девятисотых годов. Ибо как раз их искусство было нам, с разбитыми корытами народничества, по нутру. Широко гласили эти писатели о вседозволенности, о том, что духовное кончилось («ох, хорошо, что оно кончилось»). Заратустра говорит вам о высшем теле, а также и о том, что человек предопределен судьбой, что инстинкт духа направляет человека и управляет им («ах, хорошо, что дух управляет»). Эти контроверзы и были, пожалуй, самыми воспитывающими вещами, ибо страна, как перед пробуждением, возилась и кошмарила от деревни до Зимнего дворца. Важны были не энциклопедические знания, а сама система знания, чтоб приготовить черепной аппарат для чего-то, что унюхивалось, и по нарастанию прикладных и научных находок, и по изобретению в военном деле, которые, пожалуй, самое точное из дел, и если чешут кулаки, так только перед дракой.

Но у Крамского есть картина «Незнакомка» – совсем не скорбящая о народе, но и она уже, не говоря о ее «бульварности» содержания, однозначна со всеми его работами. Что Крамской не был бездарным, это мне и каждому ясно, но судьба Крамского и его соратников, оторвавшихся от написания логично-классических гнезд академии и столкнувшихся с глазу на глаз с натурой, горестно попала в течение натурализма и от схоластики академической попала в схоластику натурализма. И передвижническое заключение о предмете предшествует наблюдению. Натурализм в пластическом искусстве – это способ запечатления проекции предмета с одной точки зрения.

У того же Крамского есть один незаконченный холст «Ириада с головой Крестителя». Этот холст вскрывает, может быть, одну из трагических встреч натуры и живописи. У прочих же рядовых членов артели эти встречи и не подразумеваются, и лишь у Ге, в (картинах) «Петр и Алексей» и «Что есть истина», появляется эта полная тема – «изображение и натура». В то же время во Франции этот же вопрос заострялся в отношениях Золя и Сезанна. Вопрос натуры и изображения – древний и большой вопрос.

Париж. Почему-то умер Леонардо во Франции? Потянуло великого старика на его настоящую родину – Родину Цвета.

17 декабря 1933 года

Публикацию подготовила

Е.К. Дунаева

___________________________________________

Кузьма Сергеевич Петров-Водкин (1878 – 1939) выдающийся русский художник, теоретик, писатель. Был членом объединений «Мир искусства» и «Четыре искусства». Испытал влияние французского символизма, живописи итальянского Возрождения и древнерусской иконописи. Расписывал православные храмы, в частности, Морской собор в Кронштадте. Среди самых знаменитых полотен художника – «Купание красного коня». Картины Петрова-Водкина находятся в Русском музее и Третьяковской галерее. Публикуемые воспоминание любезно предоставлены редакции дочерью художника Е.К. Дунаевой.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.