№8 2008


Содержание


Борис Краснов. Время течет в обе стороны. Стихи.
Михаил Иванов. Ворковали голуби. Рассказ.
Борис Подопригора. Дуэль. Рассказ.
Алексей Ахматов. Танцует дерево в камине. Стихи.
Дмитрий Тарасов. Мама и Миша. Рассказ.
Анатолий Аграфенин. В Кулдиге-где-где. Очерк.
Грузинские гости:
Владимир Саришвили. Старолондонские сонеты. Стихи.
Михаил Ананов. Мой добрый старший брат. Рассказ.
Ямбургские гости:
Сергей Смирнов. Туда, на прародину, в Индию. Стихи.
Галина Бестужева. Сияет радуги дуга. Стихи.
Сергей Порохов. Секретная жизнь Пушкина. Исследование.
Александр Беззубцев-Кондаков. «Противный» Розанов. Статья. /a>
Даниил Аль. Песни моего детства. Воспоминания.
Славянский мир
Марина Дробышева. Под маской Выдры. Заметка.
Отокар Бржезина. Движенье губ немых. Стихи. (Перевод О. Лихачевой)
Голос минувшего:
Николай Шумаков. Мой однокурсник Рубцов. Воспоминания.
Геннадий Григорьев. Я шел своим ночным дозором. Стихи. (предисловие и публикация Н. Голя).
Сергей Артемьев. Волшебная сила искусства. Байки.
Евгений Антипов. Симпозиум. Реплика.
Евгений Евдокимов. Здесь жил поэт. Заметка.
Евгений Лукин. Нам внятно все. Рецензия.
Сергей Вольский. Стихи и лопухи. Пародии.

SnowFalling

Геннадий ГРИГОРЬЕВ

ГОЛОС МИНУВШЕГО

Геннадий ГРИГОРЬЕВ:

«Я ШЕЛ СВОИМ НОЧНЫМ ДОЗОРОМ»

Геннадий Григорьев был Божьей милостью поэт, при жизни, как водится, не оцененный, хотя были и поклонники, и поклонницы. Были у него и книги. Главная из них носит название «Алиби» – лукавое, чтобы не сказать обманчивое. Юридический термин этот, как известно, означает доказательство того, что человек не находился в такое-то время там-то и там-то. Вся же поэзия Григорьева свидетельствует о том, что находился именно там и именно в ту самую минуту. И нежная лирика, и добродушные стихи для детей, и даже так любимые им анаграммы говорят: нет у поэта алиби!

Не удержусь, приведу одну анаграмму: «Виктор Степанович Черномырдин – просмердит ветчина рыночников». Кто не поверит, что она точна – буковка в буковку! – может проверить.

Григорьев всю жизнь работал со словом, рифмой и размером. «Недаром я укладываюсь в ямб: Геннадий Анатольевич Григорьев», - говорил сам о себе. Он умел писать – не умел вписываться. В юности не вписался в студенческую вольницу и, окончив четыре курса, покинул университет. Не вписался, но написал «Академическое», образцовое стихотворение, точно передавшее атмосферу времени и места.

Потом не вписался и в особый мирок Литературного института, в который принят был «на ура». Не вписался, но написал «Возвращение из Москвы», а это многого стоит.

Не вписался Григорьев и в писательское сообщество. Многим еще памятно заседание секции поэзии, на которое он явился в противогазе: не хочу, мол, и не могу дышать тем, к чему вы принюхались. В свое время это принесло ему некоторые житейские неприятности, но к ним-то Григорьев относился как к должному.

И продолжал писать. Периодами – много, временами – меньше. Пил. Исчезал из виду. Появлялся с новыми строчками. Терял рукописи. Восстанавливал. Правил старое. Поэтому в наследии его немало разночтений. Составляя подборку, я принимал за основу запомнившиеся и полюбившиеся мне варианты. Надеюсь, что Гена по давней дружбе одобрил бы это. И даты расставлять не стал: пусть стихи говорят сами за себя. Они это могут.

Николай ГОЛЬ,

Союз писателей Санкт-Петербурга

Академическое

Столовой Академии наук – с любовью.

Как сладко в час душевного отлива,

Забыв, что есть и недруг, и недуг

Пить медленное «Мартовское» пиво

В столовой Академии наук.

В соседнем зале завтракает знать.

Я снова наблюдаю спозаранку

Холшевникова высохшую стать

И Выходцева правую осанку.

Не принося особого вреда,

Здесь рядом пьют бунтарь и примиренец,

Сюда глухая невская вода

Врывается во время наводненьиц…

Академичка! Кладбищем надежд

Мальчишеских осталось для кого-то

Местечко, расположенное меж

«Кунсткамерой» и клиникою Отта, -

но не для нас! Пусть полный смысла звук –

залп пушечный – оповести округу

о том, что время завершило круг

(очередной) и вновь пошло по кругу.

…Я здесь, бывало, сиживал с восьми,

а ровно в полдень – двести для согрева…

Дверь на себя! Сильнее, черт возьми!

И если вам к Неве, то вам – налево.

Возвращение из Москвы

Прощание с Первопрестольной

Закончив пьянкой непристойной

(добро, что не ношу кальсон),

я отбыл в путь семьсотверстовый

к своим садам, к своей Садовой

(ее им не свернуть кольцом!)

Прощай, Москва! Прощай, голубка!

Скорей домой! «Зенит» без кубка.

Я ж, задурив друзьям мозги, -

Домой, как вольный волхв из клетки,

И что мне пиво под креветки?

Что мне эклектика Москвы?

Что Парщиков мне? Что Чухонцев?

Я стану жить в краю чухонцев:

Направо – финн, налево – эст,

И мне до дикой боли любы

Всегда податливые губы

Аборигенки этих мест.

Благодаря стихам и генам

Я остаюсь аборигеном

Своих гранитных берегов,

И пусть у них Егор Исаев

Надежен, как Ринат Дасаев,

Я сам с усам, как Желудков!

Пусть третий Рим с Арбатом, ГУМом

Врата распахивает гуннам –

Нас Бог не выдаст, хряк не съест.

Другие влезут под обложки.

А я – последний плащ под ножки

Аборигенке этих мест.

Есть смысл в интернационале:

Пей хоть бузу, хоть «Цинандали» -

Но все-таки играй свой мяч!

И, ставя на свою лошадку,

Ты привяжи судьбу к ландшафту

И крепость с края обозначь.

Фронтовое письмо

Каких только чудес

На белом свете нету!

Конверт о трех углах,

Обычный, фронтовой…

Полвека, почитай,

Он провалялся где-то.

И вот пришел с войны

И лег передо мной.

Наткнувшись на него

Среди макулатуры,

Я понимал: читать

Чужие письма – грех,

Но аккуратный штамп

«Проверено цензурой»

как бы уже письмо

приоткрывал для всех.

Был цензор фронтовой

Рабом цензурных правил,

И он (а вдруг письмо

Да попадет к врагу!)

Лишь первую строку

нетронутой оставил

да пощадить решил

последнюю строку.

Я цензора сейчас

не упрекну в бездушье:

он свято чтил свой долг,

он знал свои права.

Не зря же он письмо

Замазал черной тушью –

Наверно, были там

И вредные слова.

Писалось то письмо

В окопе? на привале?

И кто его писал –

Солдат ли, офицер?

Какие сны его

ночами донимали?

О чем он помышлял

Во вражеском кольце?

Лишь «Здравствуй, жизнь моя!»

Оставлено в начале.

И «Я люблю тебя!»

Оставлено в конце.

* * *

Как бы я

С этой женщиной жил!

За нее безо всякой бравады

Я бы голову даже сложил,

Что сложнее сложенья баллады.

Дав отставку вчерашним богам,

Я б не слушал сомнительных сплетен,

Я бы отдал ей все, чем богат,

И добыл бы ей все, чем я беден.

Я б ей верой и правдой служил!

Начиная одними губами,

Я бы так с этой женщиной жил,

Что в морях возникали б цунами!

И, за нею не зная вины

(что поделаешь – годы такие),

наблюдал я лишь со стороны,

как бездарно с ней жили другие.

Но однажды (я все же везуч –

Помогает нечистая сила)

Протянула мне женщина ключ,

Позвала, поняла, поманила…

И теперь не в мечтах – наяву,

Не в виденьях ночных, а на деле

Как я с женщиной этой живу!

А как сволочь.

Глаза б не глядели.

* * *

Ах, мне ли пребывать сейчас в печали!

Ведь за душою – ничего святого.

Моя любовь и молодость совпали

С зарей социализма развитого.

Я задыхался от тоски и злобы,

И стать причиной моего паденья

(в любую, кстати сторону) могло бы

трагическое это совпаденье.

Но я не заширялся, я не спился,

Но я не вскрыл опасной бритвой вены,

Я не купился, за бугор не смылся –

Я все-таки дождался перемены.

Прекрасно, что в журнальном саркофаге

Мои поэты возвратились к дому,

Да только на посевовской бумаге

Они воспринимались по-другому.

Все стали, перестроившись, другими,

Все стали ликвидировать отсталость…

Приятно, что слова сменились в гимне,

Но музыка-то – старая осталась…

Мой друг уже свистит о девяностых.

А мне-то что! Я выхожу в осадок.

Вокруг меня спрессован затхлый воздух,

Расцвеченный зарей семидесятых.

Я не спешу в ладоши хлопать, ибо

Иная вызревает аксиома:

Не сломленных во время перегиба

Не перегнешь во время перелома.

И грех мне забывать о первородстве

В те злые годы найденного слова.

На нем еще горит веселый отсвет

Зари социализма развитого.

Ночной дозор

На полотне великого голландца

Я ни прибавлю, ни убавлю глянца.

Не о голландцах этот разговор.

В иные дни единой чести ради

Не где-нибудь еще, а в Ленинграде,

Скрываясь, мы несли ночной дозор.

С нас не писали групповых портретов,

Нас не воспринимали как поэтов,

Но не внимал ночной дозор ничьим

Благим советам, что звучали хором.

Ночной дозор – он шел ночным дозором,

Прислушиваясь к шорохам ночным.

Ночную тяжесть ощущая кожей,

Я не пытался даже искрой Божьей

В кромешном мраке высветить строку.

Я просто шел своим ночным дозором

По времени и городу, в котором

Тьма темных мест, как в «Слове о полку».

Грядущий день в стихи внесет поправку,

Но нам с рассветом не уйти в отставку –

Ночной дозор не кончится с зарей.

Не отпадает надобность в дозоре,

Поскольку, вспыхнув, сразу гаснут зори

И опадают на землю золой.

Ночной дозор, как прежде, под надзором,

Но он не даст покрыть себя позором!

И если вправду свет блеснет в окне,

Пусть наведет на наши лица глянец

Какой-нибудь талантливый голландец,

Изображая нас на полотне.

И мы замрем в своем ночном дозоре

С отчаянной решимостью во взоре,

И будут кудри виться по плечам.

И никогда не всколыхнется ссора

Там, где сойдутся два ночных дозора

И разойдутся по своим ночам.

Прощальный романс

И настает печальный час,

И по проспекту городскому,

Себя доверив гороскопу,

Уходят женщины от нас.

Навстречу истинной судьбе,

Навстречу игрищам и торгам

Они уже спешат с восторгом –

Они уверены в себе.

А по прудам идут круги,

А в старом парке гаснут клены…

Еще нежны, но непреклонны –

Уходят женщины к другим.

Они спешат на дальний свет

(да будет он хоть трижды ложным!)

и остаются в нашем прошлом.

Ведь в нашем будущем – их нет.

А мы? А мы им все простим

И, улыбаясь, выйдем в вечер.

Но не вослед пойдем. Навстречу.

Навстречу женщинам другим.

Актер

На плоском небе – плоская луна.

Все королевство – на живую нитку.

Сквозь лес дремучий улица видна,

Зато хлопот поменьше и убытку.

Так и живу: на публику, при всех

Заботясь о душе и о желудке.

Мне, в общем-то, плевать на свист и смех,

На человечка из суфлерской будки.

Он думает: театр, балаган,

Здесь понарошку любят, умирают.

Он думает: из ваты облака –

Так и дождей над нами не бывает!

Он в панике: актер безбожно врет!

Да, вру. Я из такого сделан теста,

И, чтобы не заглядывать вперед,

Я отступил от авторского текста.

А зритель валом валит посмотреть

Мою игру, талант одобрить, юмор,

Он «бис!» кричит, чтоб я повторно умер…

Я нее могу повторно умереть!

Я в битву шел и был в бою сражен.

Так прокричи во все концы, глашатай:

Он жил и умер на земле дощатой

И никогда не возжелал иной!

Посещение

Осветила оконный проем

Шевелюра твоя золотая.

Ты все реже ко мне залетаешь.

Посидим, потолкуем вдвоем.

Расскажи, не сгущая тонов,

Как твоя продвигается книга.

Как на ближних планетах?

«Ни сдвига».

А на дальних?

«На дальних темно.

Зарождался мирок да исчез.

Никаких, понимаешь, гарантий.

Ни в одной из окрестных галактик

Не нашел я разумных существ.

Ластоногий чешуйчатый сброд

Коротает за случками ночи.

Бесполезные поиски почвы

Надоели: не всходит добро.

Ну и черт с ним! О чем разговор? –

Взмоет ввысь огонек сигаретки. –

Может, где-то разумные клетки

Начинают первичный отбор…»

Я спрошу:

А когда мы уйдем,

Кто останется на пепелище?

Он в ответ усмехнется:

«Поищем!» -

и исчезнет в оконный проем.

Завещание

А что я оставлю, когда я уйду?

Чем имя в потомках прославлю?

Наследства не будет. Имейте в виду:

Я вам ничего не оставлю!

И берег песчаный, и желтый прибой,

И яхту, и парус на мачте –

Я весь этот мир забираю с собой.

Живите без света – и плачьте!

_______________________________________________

Геннадий Григорьев (1950-2007) – поэт, автор книг «Алиби», «Выдержка» и других, член Союза писателей Санкт-Петербурга.

Николай Голь – поэт, переводчик, публицист, автор книг «Речевая характеристика», «Наше наследие», «55 экземпляров» и других, член Союза писателей Санкт-Петербурга.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.