ВОРКОВАЛИ ГОЛУБИ

Рассказ

Не знаю, можно ли назвать это историей первой любви? Мне было тогда двенадцать лет, я проводил как всегда каникулы у своей тетки в псковской деревне. Лето выдалось жарким и засушливым. Мы купались до посинения, ходили за ягодами, воровали яблоки в чужих садах. У тетки был сын Юра, старше меня на три года.

Мальчишек и девчонок – приезжих и местных – в округе хватало. И, конечно, все влюблялись друг в дружку. Отношения возникали обыкновенно в клубе на танцах. И там же со сменой симпатий между кавалерами вспыхивала ревность. После танцев соперники сходились на поединке. Победитель получал право ухаживать. Без драки дальнейшие отношения считались как бы незаконными. Любовь надо было завоевать.

Я не вышел годами, и пары мне не полагалось. У брата была курносая рыжая Нюрка, которая досталась ему почти задарма. Ее ухажер на поединок после танцев вышел, но драться не стал, а предложил выпить водки, которую достал из кармана. Все, разумеется, с радостью согласились. Потом они с Юркой побратались. Паренек сказал, что эта «рыжая тварь» ему даром не нужна. А Юрке она нравилась: сильная, наглая. Могла тридцатилитровый бидон с молоком на телегу забросить. Сарафаны у нее были самые короткие в деревне, и бабы плевались, завидя бесстыжую.

Вечерами мы гуляли втроем. Потому что тетка Аля строго наказала брату присматривать за мной. Вот и ходили Юрка с Нюркой под ручку, и я в фуфайке сзади. За нами еще пристраивались две-три пары. Маршрут был один и тот же: сначала вдоль берега, потом по песчаной дороге к колхозной конюшне. В бурьяне была припрятана лестница. По ней мы залезали в чердачное окно и падали в душистое сено. На сеновале у каждого было свое излюбленное место.

Я подкладывал под голову пук сена, заворачивался в пропахшую дымом фуфайку и замирал. Вокруг пищали мыши, тонко завывали комары, внизу тяжко вздыхали кони, на крыше возились и ворковали голуби. Я лежал на боку, жевал жареные семечки вместе с шелухой и вслушивался с бьющимся сердцем, как во мраке шуршит сено, раздается приглушенный смех, шепот, сердитые шлепки, угадывая в этих звуках самые бесстыдные картинки.

Иногда вспоминали обо мне:

– Эй, малец, ты живой там?

– Живой, – глухо отзывался я.

– Что там делаешь?

– Лежу.

– А где твоя пара?

– Не знаю, – огрызался я.

– Не выросла еще, – подначивал кто-нибудь. – Скоро вырастет, правда, малец?

Я не отвечал.

Ах, как я завидовал брату, когда под утро, проводив Нюру, мы возвращались домой. Дома тетка обязательно спрашивала, почему в башке сено и не рано ли мне по девкам ходить? Я отвечал, что вернулся часов в пять утра, ходили-гуляли мы вдоль реки, срамного ничего не делали, а только любовались закатами да рассветами.

– Ох, смотри, малой, не доиграйся, – хмурилась тетка.

В середине июля приехали в соседнюю деревню Кузьмино две сестры – Лена и Инна. Старшей было двадцать лет, Инна на четыре года младше. Такой короткой стрижки, как у нее, я еще не встречал. Улыбалась она редко: тонкие, черные брови ползли вверх, миндалевидные глаза округлялись. Невозможно было угадать, чему она удивляется.

Росточком она была невелика. Юбкам и сарафанам предпочитала коротенькие шорты и футболки, которые часто носила без лифчика.

Вскоре мы познакомились. Жарким днем сестры зашли к нам, попросили напиться. Юрка вынес из дома банку с холодным квасом. Инна взболтала ее, посмотрела на свет, поморщилась и, сделав несколько осторожных глотков, передала сестре. Та вмиг ее опорожнила.

Юрка был неотразим: загорелый, мускулистый в черных промасленных брюках. Он только что выкатил из сарая мотоцикл и разложил на траве инструменты. Ленка строила Юрке глазки и щебетала. Инна присела на крыльцо, терпеливо ждала, когда сестра наговорится.

Я залюбовался ею. Она взглянула на меня с усмешкой, я вспыхнул и согнулся. До меня вдруг дошло, что я стою босой, в рваных спортивных штанах и грязной рубахе. Юрка позвал меня:

– Малой, а ты что там спрятался, поди сюда! Вот тоже питерский. Все книжки читает, Пушкин.

Лена засмеялась. Инна достала зеркальце из кармана и посмотрелась в него, выпятив нижнюю пухлую губу.

– Юра, сводишь нас за ягодами? Я слышала в этом году малины много, – попросила Лена.

– Медведей не боишься?

– С тобой не боимся, правда, Инн?

Инна вздохнула, смерив взглядом кряжистую фигуру брата, и поднялась:

– Пошли, что ли. А то сельмаг закроется. Юра, как правильно: сельмаг или магáзин?

Не дожидаясь ответа, она пошла со двора, сестра, пожав плечами, поспешила за ней.

Жили сестры в доме деда Егора. Ему было лет сто, за что и получил прозвище Бог. Избу его, чудом уцелевшую во время войны, покрывал зеленый мох и опавшие листья. Мутноватые треснутые стекла были прилеплены к истлевшим рамам пластилином. Одно стекло заменяла фанерка от посылки. Толстые серые бревна насквозь протрухлявились. В них жили осы и муравьи.

Внутри изба выглядела не лучше. В сенях пол трещал и поскуливал. Угрожающе провисал закопченный потолок. На толстом шнуре болталась засиженная мухами лампочка. Стены были оклеены пожелтевшими газетами. Из мебели в летней половине избы стояла железная кровать, покрашенная когда-то в синий цвет, деревянная лавка и круглый дубовый стол.

Дед Егор жил в зимней половине. Он приходился сестрам прадедом. Лишь один раз побывал я у него. В сумрачном углу тускло мерцал образ и что-то продолговатое, черное стояло у стены. Бабки говорили, что это гроб, в котором дед Егор собирался упокоиться.

Белый как лунь дед был абсолютно глухой. Круглый год ходил в рваном ватнике, на ногах его были валенки Драную меховую шапку не снимал даже в жару. Иногда вечерами он бродил по полям, пугая влюбленных своим мертвецким видом. Кормила его соседка – баба Зина. Она готовила тюрю из творога, кваса и зеленого лука – кушанье адское, я пробовал.

Судачили про него всякое. Что в годы войны он сотрудничал с немцами, а потом выяснилось, что с партизанами. Что он ворожей, и ему нельзя смотреть в глаза – сглазит. Даже утверждали, что он богат и прячет в подполе золотые червонцы царской чеканки. Словом, дед Егор с годами обрастал всякими сказаниями, как его дом – мхом и сорняками…

Сестры поселились в летней половине, убрали комнату, поставили на подоконниках стаканы с полевыми цветами, над кроватью повесили цветную репродукцию, а окно занавесили ситцевой юбкой. Через несколько дней пошли на танцы. Почему-то все решили, что Лена – девушка доступная. Тетка, узнав, что она зазывала Юрку в лес по ягоды, возмущенно всплеснула руками.

– Обалдели с такой связываться? Да она заведет вас в кусты и черт знает что с вами сделает.

Я онемел от сладкого ужаса. Боже мой, да я все на свете отдал бы, чтобы пойти с ней. И пусть она набросится, пусть истязает! Мысль об этом приводила меня в лихорадочный трепет.

– Юр, – приставал я к брату, – пошли с ней за грибами?

– Отстань, – бурчал Юрка. – Хочешь, чтобы нас подняли на смех? Какие грибы с Ленкой? Шутишь, что ли.

Теперь-то я понимаю, что Лена была просто веселой и беспечной, но в то лето я смотрел на нее с любопытством. Пары у нее все еще не было, пока не появился Мишка.

Мишка пользовался в округе самой дурной славой. Это был красивый парень с наглым лицом. Было ему восемнадцать, жил он у бабки, без родителей. Ухаживал за девушками на один манер – в первый же день знакомства незатейливо предлагал заняться любовью. И ведь уламывал! Девчонки самых строгих правил отдавались ему вопреки всякому здравому смыслу. Чем он их брал? Да и никто в него серьезно не влюблялся: правда, поплачут, бывало, потерзаются и уезжают в город. Мишка никогда не страдал, но если ему отказывали, злился и ожесточенно преследовал.

Мы сидели на завалинке – Юрка, Мишка, Валерка и я, самый младший и самый любопытный. Солнце уже клонилось к закату. Туман заполнял лощину, поросшую ракитовыми кустами и осокой.

– Видел сестер? – спросил Юрка. – Они ничего.

– Знаю я городских, – усмехнулся Мишка. – Где они живут, у Бога? Надо посмотреть.

Смотреть решили вечером. Как стало смеркаться, я надел фуфайку, положил в карман несколько краденых папирос и спрятался под окном. Скоро окно распахнулось, и Юркина рука высунулась вместе с зеленой бутылкой, заткнутой бумажной пробкой. Через пять минут мы стояли под дубом и булькали в стакан мутный самогон. Я выпил чуть-чуть, закусив кислым яблоком. Сразу стало веселее. Мы решительно двинулись по дороге. До деревни Кузьмино было километра полтора. Добрались уже в темень, когда стали зажигаться звезды.

Изба деда Егора была на краю деревни. Сокращая путь, мы забрели по пояс в дебри крапивы и лопухов. Кое-как выбрались, вошли сад – в глубине желтым пятном светилось окно. Подкрались.

Мишка прильнул к стеклу, засопел. Я нырнул ему под руку. Лена стояла к нам спиной, снимала сарафан. Грудь у нее была большая, с розовыми сосками. Она приподняла ее двумя ладошками и покачала, улыбаясь.

– Ё-п-р-с-т! – только и выдохнул Мишка.

Я ничего не мог произнести, во рту пересохло. Сзади кто-то настойчиво тащил меня за фуфайку. Я обернулся. Это был Валерка. Он начал поскуливать, и Мишка лягнул его ногой. Валерка вскрикнул. Сестры мигом скрестили руки на груди. «Ой, кто там?»– послышался испуганный голос Лены. Юрка громко пукнул.

– Черт! – сказал Мишка, отваливаясь от окна. – Тоже мне кавалеры, уходим!

Мы бросились, спотыкаясь и ломая сучья. Запыхавшись, упали в лопухи. Валерка повалился рядом, тяжело дыша:

– Чего ломанулись, как кони?

В деревне яростным басом залаял пес, ему ответил щенячий тенорок. Замычала корова. Стукнуло окно. Кто-то угрожающе крикнул.

Мало помалу все успокоилось. Мы еще немного поболтались по садам, у бабы Зины натрескались яблок и разошлись по домам. Напоследок Мишка заявил, что Ленка будет его.

И впрямь – через день он похвастался, что наставил Ленке засосов. Я отправился на пляж удостовериться. У Ленки на шее ярко пылали лиловые пятна. Она пыталась их прикрывать платком. Валерка съязвил, что засосы украшают женщину. «Дурак!» – сказала Ленка без особого, впрочем, смущения.

Вечером я пошел в Кузьмино один. Юрке соврал что-то про рыбалку. Бродил, томясь, возле дома сестер. Я молился, чтоб вышла Лена, отыскала меня в саду и мы остались вдвоем.

Странное, однако, дело: быть я хотел с Леной, а любил – тайно и безнадежно – все-таки Инну. Никаких шансов у меня не было. В ее спокойном превосходстве я находил утешительную мысль, что не все в этом мире должно принадлежать Мишке.

И вот однажды мы встретились наедине. Огромный камень возвышался в тихой глубокой заводи – с него было хорошо нырять солдатиком и вниз головой. День был жаркий. Я уже нанырялся до боли в ушах, когда на берег неожиданно пришла Инна. Она расстелила на траве полотенце, сняла футболку, шорты и села. Купался я в семейных трусах – было стыдно выходить на берег. Я слегка закрутил их на бедрах, чтобы были похожи на плавки.

– Привет, – сказала Инна, когда я плюхнулся рядом. – Как водичка?

– Зашибись!

Вообще я разговаривал с девчонками грубо. Эта манера была узаконена в деревне: девчонки общались с пацанами насмешливо и презрительно, а пацаны наглели и привычно сквернословили. Похабничать я так и не научился, а вот грубость освоил, хотя она у меня получалась похожей на обиду.

Инна достала из кармашка пачку сигарет, но не могла найти спичек. Я торопливо вытащил коробок. Он был влажным, я сломал одну спичку, другую… Она попросила коробок, прикурила.

– Спасибо.

– Да ладно, – буркнул я. – Закурить не найдется?

Она посмотрела на меня внимательно.

– А тебе уже можно?

– Я самосад курил! – пробасил в ответ.

Она вскинула брови, протянула мне сигарету. Я свирепо затянулся, со свистом выпустил в небо дым. И чуть не закашлялся.

– Как тебя зовут? – спросила она.

Я назвался.

– Хорошо тебе в деревне, Славочка?

Я сказал, что хорошо, потому как есть и самогон, и курево, и рыбалка, и танцы.

– О, ты и на танцы ходишь?

– Ну, ясный перец.

– И девушка у тебя есть?

Я покраснел. Она не стала меня добивать:

– Почему тебя кличут Пушкиным? Ты стихи любишь?

– Еще чего! Нет, конечно.

Кличку Пушкин мне дал Юрка, когда я отказался идти с ним на рыбалку – читал книжку, которую нашел случайно в шкафу. На самом деле это был сборник сказок Джанни Радари, но Юрка все равно брякнул:

– Ты чего, Пушкиным хочешь стать?

И прицепилось с тех пор. Пересказывать это не хотелось. Инна смотрела на реку, обхватив коленки руками. Я откашлялся:

– Тут в прошлом году сома поймали. Больше меня ростом.

– Ух ты, – сказала Инна равнодушно. – А ты, наверное, тоже рыбак?

– Да я так, с удочкой, – промямлил я.

– Представляю. Ты поймал большую рыбу?

Спрашивала она меня – как иностранка дремучего туземца: «Вы поймаль большой рыба? О! Колоссально!» Только акцента не хватало.

– Боже мой, какая скука, – вздохнула она, и я понял, что она думает о своем. – Чем вы здесь занимаетесь?

– А ты? – спросил я вызывающе.

– Как видишь, медитирую. Кстати, ты знаешь Мишку? Высокий такой?

– Кто ж его не знает? Он в прошлом году Саньке голову проломил колом – чуть в тюрягу не упекли.

– О, Боже…Хулиган?

– Кто? Мишка? – я от возбуждения присел на корточки. – Да он тут первый парень на деревне! Мы с ним на танцы ходим. Он Юркин друг, а Юрка – мой брат.

Инна слушала, не отрывая глаз от реки.

– Ну просто герой нашего времени. А, по-моему, лапоть сельский. Повадки как у дебила. Две извилины, да и то одна прямая.

Говорила она ровным, но злым голосом, наматывая на палец длинную травину. Потом раскрыла книгу, стала читать. Я сидел рядом и мучительно соображал, чем бы привлечь ее? Но что я мог предложить? Я не был ни хулиганом, ни поэтом, ни отличником. У меня не было мотоцикла, не было наглости, не было даже пятнадцати лет. Кончилось тем, что она собрала вещи и пошла домой, сухо со мной попрощавшись.

Я ходил по берегу как лунатик. Какие дивные стихи я читал ей! Интересно, что в этих мечтаниях я был героем, и я приносил себя в жертву. Я то обливался слезами, то улыбался как блаженный, пока солнце не зашло за холм.

Неожиданно моя радость оказалась под страшной угрозой – Мишка, гад, решил позабавиться с Инной. А ведь сначала говорил, что она ему не понравилась: тощая, лысая, много о себе думает. И вот, пожалуйста, ни с того ни с сего заявил:

– Ленка мне надоела. А Инка ничего. Я посмотрел на пляже: девка что надо. И глаза с поволокой, точно говорю. Все с книжечкой да с книжечкой, а сама давно не против.

– Гордая она, – вырвалось у меня невольно.

– Чиво? – протянул Мишка. – Мы с ней Пушкина читать будем. Дуэтом. Понял, Пушкин?

Я хотел сказать, что Инна назвала его сельским лаптем, но вовремя одумался – Мишка мог взбеситься. Ладно, подумал я, ты еще умоешься – Инка тебе не по зубам.

Мишка на несколько дней пропал. Поговаривали, что он занялся починкой хибары деда Егора, выкосил сад и поправил калитку. Это Мишка-то, который у себя дома ни одного гвоздя не вбил!

Для нас с Юркой тоже нашлась работа: ранним утром мы уезжали на дальние покосы и возвращались вечером никакие. Сил хватало только на то, чтобы искупаться. Даже ночные прогулки прекратились.

Через неделю Мишка заявился в гости – в розовой рубахе, завязанной на пупе узлом, в кремовых брюках клеш. Сообщил последнюю новость.

– Девушка сдалась. Вчера.

Сказал с таким самодовольством, что я сразу понял: не сочиняет. У меня зазвенело в ушах, в глазах зарябило.

– Врешь ты все, – крикнул я срывающимся голосом.

– Чиво?

– Врешь! – повторил я. – Ничего ты не сделал ей. Ты ей даром не нужен, сволочь.

– Чиво, чиво?

Он ударил в подбородок. Все поплыло перед глазами, и слезы брызнули. Я слышал, как Юрка крикнул: «А ну хорош, хватит!» Стукнула дверь, раздался встревоженный голос тетки.

– Ты гнида! – проорал я и побежал, размазывая на щеках слезы.

Я нашел Инну на том самом месте, у камня. Глянув на ее лицо, я понял, что Мишка не лгал. Ни следа высокомерной отчужденности не было на лице. Оно было растерянно и беспомощно. Стало видно, что она робкая, слабая, что у нее худые ноги и лопатки выпирают. И под глазами темнели круги.

– Привет. Как дела?

– Нормально. Сено убирали всю неделю. Три стога сбили.

– Трудно стоговать?

– С непривычки трудно, а кто умеет – легко. А ты… как?

Я спросил и похолодел. Инна помедлила с ответом.

– Завтра уезжаем отсюда.

Мы посмотрели друг на друга. Она поняла, что я знаю все.

– А как же…

– Что?

– Ничего, – пробормотал я и глупо добавил: – Лето еще не кончилось.

– Для меня, – отрезала она, – кончилось. Ненавижу! Все здесь ненавижу. И эту вонючую речку, и эти поля с коровами. И как здесь живут люди?

Жалко было ее, но что я мог ответить? Я любил эти поля, эту дивную реку, эти избы, укрытые старыми яблонями.

– Мишка в райцентр уезжает, – вдруг сказал я зачем-то.

– Да хоть на край света.

Она закинула на плечо холщовую сумку, попрощалась.

Я больше никогда ее не видел. И ее сестру тоже. Вскоре после их отъезда дед Егор по имени Бог умер. Царствие ему небесное. Ушел вечером в поле и не вернулся. Баба Зина его обнаружила, когда ходила за коровой. Похоронили вскладчину.

Мишка той осенью ушел в армию – матери вздохнули с облегчением. Отслужив, женился на какой-то Маринке – красивой, но гулящей. Завела она хахаля. Мишка как узнал, что она изменяет – запил и повесился на чердаке. И кто бы мог тогда подумать о таком конце?

___________________________________________________

Михаил Иванов – прозаик, автор романа «Дитя во времени», документальной книги «Монстры», член Союза журналистов Санкт-Петербурга, главный редактор газеты «Невское время».