ВОСКРЕСЕНИЕ

Когда, в варяге вымученный грек,

слуга покорный вычурной химеры,

я прозябал в последних числах эры

без веры, без надежды, имярек,

когда вся жизнь, с начала до конца,

кромешной тьмой оказывалась в сумме,

когда казалось – заживо я умер,

вошел я в храм с ухмылкой мертвеца.

Боль тщетна, если сердце – монолит,

но в кровь точил его псалом Давида,

и проступали горечь и обида,

и было ясно, что душа болит.

Я оживал, мучительно уже

не ведая, зачем мне это надо.

А Тот, Кто одолел ворота ада,

зачем-то все стоял в моей душе.

И я дрожал в невидимом огне

живьем в горниле этого стоянья,

пока простые слезы покаянья

дотла не выжгли идола во мне…

А синь уже пылала и плыла.

И чей-то сын, дивя нездешней статью,

крылом меня подталкивал к распятью,

а после пепел стряхивал с крыла.

* * *

Когда бы, как классик, я трубку курил,

беспечно не смели б слова мои виться,

и дух уносился до самых Курил,

раскинув над вечностью крылья, как птица.

Но я не курил. Я сокровищ иных,

чем лампа и ночь, не желал себе, право…

И дух мой витал во дворах проходных,

где горек отечества дым, как отрава.

На воздух, на волю – к равнинам, холмам! –

звала меня муза не знавшая меры,

мол, свет и надежда рождаются там…

А здесь умирали мечты и химеры.

А здесь получалось, что вырваться из

дано только тем обитателям ада,

что молча с порочной поверхности вниз

уходят, в себя, где и неба не надо…

* * *

Ведет художник с крысами войну,

ярится, не дает хвостатым спуску.

Его, неравнодушного к вину,

они лишают хлеба на закуску.

Как не звереть, когда твой мягкий знак

в свой твердый жизнь давно перековала…

Вздохнет: а не убраться ль на чердак,

не выйти ль в свет из сумрака подвала?

Все взвесит: здесь — с бомжами паритет,

там — с голубями лед нейтралитета…

И будто невдомек, что жизни нет

ни где тому уже, чья песня спета.

Что не бывать внутри тому, кто вне!

Он видел жизнь? Да где, с какого это места?!

Ведь он – то в Марианской глубине,

то на отвесной круче Эвереста.

Ни я ему не нужен и ни ты…

И, веря, что земле дарован свыше,

он ангельской здесь ищет высоты,

а сам, как змей, на встречных бездной дышит.

Нет, жизнь его, как липкое вино,

вся выпита. Теперь ее — вы правы! —

еще бы полирнуть прыжком в окно,

сим душу загубив для пущей славы.

* * *

Туда, где свинство — в три ряда,

ходил прекрасные мгновенья

удить, как рыбу из пруда,

читай: писать стихотворенья.

Ловились тыква и халва!

Хохлы ловились и армянки…

Ходила кругом голова,

как мысль скрипучая шарманки.

Ловился весь ассортимент:

вся снедь, все прелести съестные…

Ловился сам, как абстинент

на рюмок звон — на дух весны я!

И все ж, перо макая в кровь,

я излагал свои глаголы,

мол, миром правит не любовь —

расчет в своем бесстыдстве голый!

Напрасно май свое клише

спешил в моем оттиснуть сердце.

«Еще восплачем о душе!» —

ныл, словно пил я водку с перцем.

И, будто грозный серафим

деянья заносящий в свитки,

знал, что еще мы похрипим

у черта лысого на нитке.

* * *

Томись, душа, пока не поведут!

Неси свой крест, согбенная, покуда

свой нож не заточил товарищ Брут

и скул не обслюнявил брат Иуда.

Посмей лишь, не покорная судьбе,

себя не преломить, как хлеб и сало,

для тех гостей крылатых, что к тебе

слетаются, когда тебя не стало.

Когда, в бараньей шапке и пальто,

ты там уж весь, где пекло, как в Каире…

А то ведь мне, земному, ни за что

не оправдаться в том, нетленном, мире.

А то, и налегая на слова,

не вымолить себе обитель в кущах…

А то моя пропала голова

в местах, где мрак еще до Слова сущий.

_______________________________________________

Евгений Каминский – поэт и прозаик, автор книг «Естественный отбор», «Раба огня», «Легче крыла мухи» и других, член Союза писателей Санкт-Петербурга.