УРОКИ ФРАНЦУЗСКОГО

Очерк

Грибник

Грибник шел по солнечному сосняку. Настроение было таким же светлым, как окружавший его бор. Пахло хвоей, разнотравьем, прогревшейся землей. Руку приятно оттягивала глубокая корзина, доверху наполненная рыжиками.

Впереди показалась трасса. Неожиданно против грибника остановился автобус. Раскрылись двери, и наружу шумно вывалились пассажиры – они говорили на французском языке.

– Дамы налево, мужчины направо! Отдыхаем десять минут!

Грибник, обходя автобус, поравнялся с экскурсоводом. Словно рассуждая вслух, но так, чтоб его услышали окружающие, он по-французски сказал:

– Ай, ай! Как нехорошо! Я бы так никогда не поступил! Для этого дела есть специальные места.

Стрекотавшая толпа туристов мгновенно онемела. Все устремили взгляды на говорившего: это был давно небритый, совершенно седой высохший старичок в дырявой соломенной шляпе, в свисавшем с плеч поношенном свитере, в латаных, вытянутых на коленях широченных штанах, в резиновых сапогах с короткими голенищами. На морщинистом лице по-мальчишески озорно поблескивали голубые глаза. Таких бродяжек в России они уже видели. Но чтоб так говорить по-французски! Откуда он тут взялся?

А старичок продолжил:

– Что после вас в лесу останется, вы об этом не думали? Мне стыдно за вас. Вы же культурная нация.

Замешательство французов сменилось любопытством. Самый высокий и пожилой мужчина, приблизившись вплотную, виноватым голосом обратился:

– Мсье, скажите, пожалуйста, откуда вы так хорошо знаете наш язык?

– А как же его не знать! У нас все говорят на французском.

– Пардон, «у вас» – это где?

– А в нашем колхозе! – торжественно проговорил старичок. – Там, за лесом, – махнул он в сторону рукой и словно свысока посмотрел на долговязого собеседника.

У обступивших и внимательно слушавших туристов от удивления открылись рты. Ошарашенные французы молча заторопились в автобус. Кисло улыбнулся на прощанье озадаченный гид. От сумбурных мыслей он неопределенно развел руками перед загадочным стариком и, пятясь, исчез за закрывшейся дверью. Туристы уехали искать «специальные места».

Никто из них даже подумать не мог, что их разыграл научный сотрудник Ивангородского историко-архитектурного и художественного музея Мстислав Николаевич Потоцкий. Будучи приемным сыном художника Ивана Яковлевича Билибина, он с малых лет жил за границей – во Франции и на Ближнем Востоке.

Анна Павлова и черт

Мы сидели в кабинете Ивангородского музея. Густо дымя папиросой, Мстислав Николаевич вспоминал прошлое. Его выразительный профиль четко вырисовывался на фоне стены. Крупные выбеленные временем волны волос красиво обрамляли голову. Говорил он, опустив глаза, негромко, без эмоций, словно сам с собой, но слушал я его с огромным интересом, так как он рассказывал удивительные случаи из своей, прямо скажем, необыкновенной жизни.

– Мы тогда жили в Каире, – начал Мстислав Николаевич, – наверное, семье в материальном плане было нелегко. Мне тогда было года четыре, и я не все понимал. Помню, что мама с Иваном Яковлевичем работали с раннего утра допоздна. Она отливала, расписывала и во дворе, в крошечной печурке, обжигала фарфоровую и глиняную посуду, а он рисовал.

Однажды Иван Яковлевич получил срочный дорогостоящий заказ на изготовление театральных декораций. «Если уложусь, – говорил он, – заживем легче и веселей!»

В эту горячую для него пору в Каир с гастролями прибыла из Лондона звезда мирового балета Анна Павлова. Родители в разговорах часто поминали ее самыми добрыми словами. Поэтому даже я, малолеток, знал, что Павлова – великая русская балерина.

Иван Яковлевич был очень популярен среди творческих людей. У него непременно бывали все жившие в Каире и проезжие люди искусства. Поэтому и Анна Павлова поспешила навестить семью известных художников. Встретили ее радушно. После приветствий она усадила меня на колени и осыпала поцелуями. Мне это понравилось, и я сразу привязался к ней. Очевидно, понравилось и ей у нас, так как через день-другой она повторила визит, потом еще и еще. Такие посиделки грозили Ивану Яковлевичу срывом заказа, но из уважения к именитой гостье он ни словом не обмолвился о срочной работе.

Однажды, возясь с огромным холстом, Иван Яковлевич увидел в окно балерину, прошедшую в подъезд, и сокрушенно произнес:

– Опять черт несет Павлову!

В дверь постучали, и к моей радости в комнату вошла гостья. Не успели взрослые поздороваться, как я выпалил:

– Тетя Аня, а где черт?

Сделав круглые глаза, высоко подняв брови, она нагнулась ко мне и спросила:

– Какой черт?

– Который тебя принес. Дядя Ваня сказал: «Опять черт несет Павлову».

Анна Павловна громко рассмеялась, все умело обернула в шутку, быстро перевела разговор на другую тему и, недолго погостив, ушла. Досталось мне тогда порядком от мамы. До сих пор неловко за эту выходку. Но этот случай не испортил дружеских отношений семьи с артисткой. Перед отъездом она заходила проститься с нами. Снова одарила меня поцелуями, игрушками и сластями.

Иван Яковлевич тогда не долго сердился на меня. Заказ был выполнен, и мы действительно зажили веселей. Но конфуз с балериной много лет оставался семейной шуткой. Стоило Ивану Яковлевичу заметить в моих глазах назревший какой-либо очередной детский вопрос, как он тут же, опережая меня, с улыбкой спрашивал:

– А где черт?

Мыс Гурон

В Ивангородском художественном музее есть несколько картин с названием «Мыс Гурон». Принадлежат они кисти Билибина и Александры Васильевны Щекатихиной-Потоцкой – матери Мстислава Николаевича. А у писателя А. И. Куприна есть замечательный рассказ с таким же названием. Где этот мыс и почему он стал объектом внимания столь известных мастеров?

– Речь идет о небольшом скалистом выступе на французском побережье Средиземного моря, вблизи крупного порта Тулон, в двух километрах от знаменитого курортного поселка Лаванду, – пояснил Потоцкий. – Здесь на протяжении многих лет в летние месяцы собиралась русская интеллигенция, находившаяся в эмиграции во Франции.

В числе наших колонистов преобладали люди, которые тяжело переживали потерю России. К ним относились Билибин, Саша Черный, Куприн, княгиня Оболенская, которая в 1944 году была обезглавлена в берлинской тюрьме за активное участие во Французском сопротивлении.

Когда Билибин и Куприн оказались вдали от Родины, они стали усиленно искать хоть что-то, напоминающее о ней. Однажды, побывав на мысе Гурон, они поразились удивительному сходству здешней природы с крымским побережьем. С 1925 года друзья стали ежегодно приезжать сюда с семьями на лето.

Александр Иванович Куприн снимал дачу на самом мысу. «Мы живем на скале, которая утопает в море. Если открыть окно и выглянуть наружу, то море и под тобою, и перед тобою, – писал Куприн в одном из рассказов. – Здесь-то мы и живем на мысе Гурон, в рабочей хижине, по-местному “кабано”».

Рядом с хижиной Куприна, в глубине мыса, среди кривоствольных сосен, стояла дача Билибина. Как и в былые времена, дом художника стал местом постоянных встреч старых и новых друзей. Все разговоры в такие дни сводились к одной постоянной теме: возвращение на Родину. Эта мысль не давала всем покоя.

Наконец, в 1935 году Билибин получил советское гражданство. Будучи теперь гражданином Советского Союза, он стал активно помогать друзьям в осуществлении давней мечты. Первые хлопоты о Куприне. В. П. Потемкин, в то время советский посол во Франции, назначает встречу с писателем. Иван Яковлевич срочно отправляет записку другу. Куприн, прочитав послание, радостно закричал: «Мы едем, едем домой!» Однако первым с семьей отбыл на родину Билибин, так как писателя все еще терзали сомнения в искренности выданных приглашений. Ведь в то время в Советской России свирепствовали репрессии. Эмигранты об этом знали, и надо было иметь огромное мужество, чтоб в такую пору ехать на родину. В сентябре 1936 года Билибин прибыл в Ленинград. Годом позже приехал и Александр Иванович Куприн – долгая мечта друзей сбылась.

Купание Саши Черного

– Среди русских эмигрантов, проживавших на мысе Гурон, особенно запомнился Саша Черный, – рассказывал Мстислав Николаевич. – Очевидно, благодаря своему веселому характеру. Вся его жизнь тогда казалась мне сплошными шутками, что, конечно, меня очень подкупало. Как-то он предложил перекрасить в синий цвет всех соседских кур, что мы с успехом и сделали. Бывало, он покупал ранние сорта спелой клубники, и мы подкладывали соседям на грядки, где ягодник только зацветал. Я всегда восхищался его коллекцией камней, которые он собирал в окрестностях. Поэт хорошо разбирался в них, знал все горные породы, их достоинства. Слушать его было всегда интересно.

Однажды русские эмигранты, проживавшие на мысе Гурон и в долине Лафавьер, отправились на баркасе на близлежащие скалистые острова. Весь воскресный день прошел в отдыхе, купании, беседах. А мы с поэтом пролазили по скалам и отмелям в поисках красивых камней и собрали целый рюкзак. Находок было так много, что с трудом дотащили до баркаса. К вечеру поднялся сильный ветер, и отдыхающие заторопились домой. Но из-за высокой волны капитану никак не удавалось пришвартоваться, так как баркас швыряло как щепку: он то с грохотом бился о бревенчатый причал, то мгновенно отлетал от него. И тогда пассажиры, рискуя жизнью, стали прыгать с баркаса на берег. Александр Михайлович повесил рюкзак на плечи и, шагнув на край палубы, приготовился к прыжку. Но, видно, баркас на этот раз слишком резко отбросило назад, и поэт тут же исчез в воде. В следующее мгновение борт с треском ударился о причал. Все перепуганно сбились в кучку и в оцепенении замерли. В смерти поэта уже никто не сомневался. Каково же было изумление, когда он через некоторое время вдруг показался на насыпи с другой стороны баркаса и громко всех поприветствовал! С него ручьем сбегала вода. Когда мы все благополучно выгрузились и подбежали к Александру Михайловичу, он заканчивал отжимать воду из своего синего трикотажного спортивного костюма. Друзья спешили поздравить поэта с «удачным возвращением с того света». И тут вдруг Иван Яковлевич с присущим ему юмором крикнул: «Глядите, глядите, а ведь Саша-то совсем не черный, а синий!» Саша Черный действительно был весь в синих подтеках от своего синего, некачественно покрашенного костюма. Все долго и от души смеялись, радуясь чудесному спасению Александра Михайловича.

На мысе Гурон Саша Черный жил в той самой хижине, где позже поселился Куприн. Затем поэт решил построить себе дом в долине Лафавьер, у подножья небольшого холма, примерно в четырехстах метрах от берега моря. Летом 1932 года рядом с его постройкой, в зарослях можжевельника, вспыхнул пожар. Гости и соседи с большим трудом сбили огонь. Уставший поэт отошел на десяток шагов в сторону и прилег отдохнуть в тени виноградника. Когда его внесли в дом, он уже был мертв. Больное сердце не выдержало физической нагрузки и стресса. Александра Михайловича похоронили на кладбище в двух километрах от дома.

Божий человек

Мстислава Николаевича еще ребенком увезли из России. Детство прошло на Ближнем Востоке и в Египте, а отрочество и юность – во Франции. Кажется, что в таком человеке уже ничего русского не могло остаться. Но постоянное общение с высокообразованными, интеллигентными родителями и такими же друзьями сыграло решающую роль в формировании его мировоззрения. Он прекрасно знал историю России, родной язык, литературу, театральное искусство, живопись, графику, русский и советский художественный фарфор. На родину он вернулся настоящим россиянином.

Об этом свидетельствует и вся его последующая жизнь. В первые дни блокады Ленинграда он ушел добровольцем в народное ополчение. Во время войны получил семь ранений. За ратный труд командование наградило его орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». Его портрет висит в Пушкинском доме – в знак признательности за подаренные древние рукописи. Он же подарил Ивангороду бесценную коллекцию художественных произведений Ивана Яковлевича Билибина и Александры Васильевны Щекатихиной-Потоцкой, что явилось основным фондом открывшегося здесь художественного музея.

Раздарив целое состояние, он жил почти нищенски. У Мстислава Николаевича совершенно отсутствовал интерес к предметам быта, если они не носили признаков искусства или исторической ценности. В его квартире были только художественный фарфор Александры Васильевны, картины Ивана Яковлевича, книги да вещи первой необходимости. Одежда была тоже вынужденной необходимостью, поэтому он имел ее самую дешевенькую, самую простую и, кажется, в единственном экземпляре.

Вот уж поистине, Божий человек!

___________________________________________

Александр Юнда – поэт, прозаик, автор книг «Даль незримая», «Перекаты» и других, член Союза писателей России.