№10 2009


Содержание


Александр Фролов. Час совы. Стихи.
Сергей Паничев. Предварительные встречи. Апокриф.
Роман Всеволодов. Немецкая девушка. Повесть.
Елена Елагина. Между совой и жаворонком. Стихи.
Владимир Хохлев. В сердце Родины. Рассказы.
Молодые голоса:
Максим Грановский. Квартал № 2. Стихи.
Елена Шаляпина. И утро раннее уже горчит слегка... Стихи.
о. Павел Хондзинский. Архиерей. Исследование.
Александр Беззубцев-Кондаков. Смерть Пигмалиона. Статья.
Евгений Антипов. Дух времени. Памфлет.
Немецкие гости:
Вильгельм Раабе. Рука. Стихи.(перевод Виктора Червинского)
Герман Гессе. Ноктюрн. Стихи.(перевод Юрия Григорьева)
Бёррис фон Мюнхгаузен. Сага о кожаных штанах. Стихи.
Фриц Кнёллер. Восточная река. Стихи.(перевод Евгения Лукина)
Сибирские гости:
Владимир Берязев. Мля перемельная. Стихи.
Голос минувшего:
Илья Штемлер. Лошади Клодта. Воспоминания.
Русский мир:
Петр Ильинский (США). Ловушка для грешника. Исповедь.
Семен Каминский (США). Заноза. Рассказ.
Александр Юнда. Уроки французского. Очерк.

SnowFalling

Владимир ХОХЛЕВ

В СЕРДЦЕ РОДИНЫ

Рассказ

Я под Москвой служил, в Ногинске, и часто в столицу в местные командировки наведывался. Как-то время свободное выпало, пару часов. Дай, думаю, по Красной площади пройдусь, отмечусь. Когда еще придется? Командировочное удостоверение в норме, «парадка» – так парадная форма в армии зовется – отутюжена на совесть, о стрелки на брюках палец порезать можно. Пошел.

Иду, по сторонам смотрю, знакомые с детства силуэты угадываю. На Красную площадь у Исторического музея выполз и остановился. Изучаю. Собор Василия Блаженного, Спасская башня, мавзолей Ленина – быть ему пусту, кремлевские стены зубчатые за ним, рядом елочки голубые. Все маленькое какое-то, соразмерное человеку. С плакатов и открыток совсем другое впечатление.

Я в ту пору «Беломор» курил. А солдату в общественном месте, согласно уставу, курить запрещено, только в общественном туалете можно. Но туалета поблизости нет, а курнуть охота.

Вы никогда из рукава и в рукав не курили? Если не присматриваться, то и незаметно. Как будто щеку чешешь или рот прикрываешь во время зевка. Короче, закурил аккуратно. Прохаживаюсь вдоль ГУМа, чтобы от урны далеко не отходить и после окурок сразу выбросить, вроде у меня встреча здесь назначена. Одновременно Красную площадь продолжаю изучать. Вдруг во время очередной затяжки – табак в горло. «Беломор» – папиросы без фильтра. Во время солдатских будней помять, растрепать пачку и ее содержимое не мудрено. Вот крошка табачная вместе с дымом и затянулась. Я закашлялся, горько во рту, противно. И сплюнул горечь прямо на булыжную мостовую. Отдышаться не успел, смотрю: курсант с красной повязкой на рукаве от Лобного места через всю площадь в мою сторону бежит. Патруль! Дождался. Как я его не заметил? Подбежал, честь отдает и – как всегда:

– Товарищ рядовой, вас вызывает начальник патруля.

Пошел, хорошо окурок успел незаметно сбросить. Подхожу, докладываю, как положено:

– Товарищ майор, рядовой такой-то по вашему приказанию прибыл.

А майор, по лицу видно, вредный и словно жизнью обиженный, говорит – тоже как всегда:

– Предъявите ваши документы.

Я предъявил, он посмотрел. Фото в военном билете с моим лицом сверил, командировочное удостоверение внимательно прочитал.

– Из Ногинска? – спрашивает.

– Так точно, товарищ майор, – стою, как положено по уставу, по стойке смирно.

– В командировке?

– Так точно.

– В Москве?

– Так точно, товарищ майор.

– На Красной площади? А сам откуда?

– Из Ленинграда, – тогда еще Санкт-Петербург Ленинградом назывался, – образовалось «окошко» в рабочем графике командировки, решил посетить «сердце Родины», – это я попытался майора на шутливый тон переключить. Не вышло.

– Что же вы, солдат, в «сердце Родины» плюете, – майор серьезность сохраняет, и даже суровости добавил.

– Виноват, товарищ майор, – в таких случаях лучше не отпираться. Как только он через всю площадь мой плевок заметил? – горечь в горле застряла, откашлялся и сплюнул.

– На мостовую?

– Виноват, товарищ майор.

– Носовой платок есть? Покажите.

– Так точно, – отвечаю, а сам боюсь, что он все проверять начнет. И наличие иголки с ниткой, и носки, и нижнее белье. Есть примеры, когда патруль раздевал солдата до трусов, если не к чему придраться было. А у меня «вшивничек» под рубашкой, тельняшка на начесе, чтобы не мерзнуть. Но у этого другая тема. Я показал, что просили.

– Так что же вы, товарищ солдат, в общественном месте проявили такое бескультурье?

Я чувствую, что каждое произнесенное мной слово обернется против меня, стою, молча, голову понурив. А майор дальше чешет, все по уставу:

– Придется выписать вам предписание, – и в карман полез, за бланками – вот я попал!

Короче говоря, вручили мне предписание явиться в комендатуру «за недостойное и бескультурное поведение в общественно-значимом месте», не пояснив, какое именно поведение и в каком именно месте. Я предписание получил, спрашиваю четко, по уставу:

– Разрешите идти?

– Разрешаю.

Мы обменялись с майором отданием чести, я скомандовал себе «кру-у-гом», развернулся и с левой ноги отошел. Сначала строевым, затем перешел на обычный шаг. Иду по Красной площади, не оборачиваясь, смех меня изнутри давит и по лицу в улыбке сияющей расплывается. Хорошо майор сзади не видит настроения наказанного.

Дело в том, что наказал товарищ майор сам себя. По уставу он должен у себя оставить копию документа с фамилией нарушителя и характером проступка. Для этого предписание выписывается в двух экземплярах, под копирку. В моем случае копирка лежала мажущим слоем вверх, и копия отпечаталась на обратной стороне самого предписания. Я это сразу заметил, когда он предписание мне выписывал.

Естественно, ни в какую комендатуру я не пошел. Не повезло товарищу майору, внимательнее надо быть при исполнении своих должностных обязанностей.

Особенно в «сердце Родины».

ОРТОДОКС

Я как-то на весенних каникулах – еще до ликвидации СССР – был в Германии, в Берлине. Вы наверняка слышали про тогдашние визиты по обмену. Сначала к нам приехали школьники немцы, а через два месяца и мы делегацией из двенадцати человек отправились. Расселили нас по семьям, меня, как руководителя группы, к директору гимназии по имени Мартин. В вечер знакомства забавная история приключилась…

Я тогда по-немецки – ни бельмеса, Мартин по-нашему – тоже. По-русски лопотала его жена Бригитт, но как выяснилось, это обстоятельство не могло в должной мере способствовать общению. Россию и русских Бригитт не то что не любила – ненавидела.

Сразу после встречи на вокзале, я оказался в директорской квартире, на последнем этаже дома, в центре Берлина. Ну, хозяйка меня, естественно, принимать взялась. Отдельную комнату с мансардным окном выделила, «нужные места» показала, к ужину пригласила. Рассказала, где у них гладильная доска, где микроволновка и все прочее. Чтоб, значит, я сам ориентировался в квартире и ни от кого не зависел. Ключи мне выдала – для полной свободы, и уходить собралась. Я вещи бросил и – следом. Вдруг, думаю, незнакомый замок, с первого раза не закроется. Не сидеть же тут весь день.

А вечером уже распаковался, переоделся в домашнее. К ужину вышел. В столовой – со встроенным стеклянным зимним садом посередке – вручил хозяйке русскую матрешку и объяснил её принцип. Та хмыкнула, разыграла удивление, но подарок приняла. Затем зажгла свечи и пригласила садиться за стол.

Я сел между хозяйкой и хозяином. А через некоторое время понял, что Бригитт, невысокая, плотного сложения, с плоским подбородком и прямой черной челкой немка, не воспринимает ничего русского. И меня, естественно, – заранее, еще до того, как мы познакомилась. Ее взгляд оказался красноречивее всяких слов.

Мартин был более лоялен, он откупорил бутылку вина и попытался наполнить мой бокал. Я в то время постился, вина не пил, поэтому взял и перевернул бокал кверху ножкой. Поворачиваюсь лицом к Мартину и с сожалением развожу руки в стороны.

– Пьете только водку? – слышу из-за спины.

– Нет, водку тоже не пью. Я совсем не пью. От водки и вина у меня голова болит.

– Тогда пейте «джус». Что вам положить? Это салат из креветок, это мясной, это с сыром и луком. Берите бекон и спаржу, чувствуйте себя как дома.

– Мне с сыром и луком, – говорю, – потому что я мяса не ем. И спаржи положите, пожалуйста.

– Вегетарианец? – Бригитт с иронией спрашивает.

– Так точно, вегетарианец, – смущенно к Мартину поворачиваюсь, в расчете на моральную поддержку.

Тот головой понимающе кивает и произносит что-то типа «вегетэре». Не знаю, на каком это языке.

– Можно курить, – Бригитт пепельницу подталкивает и зажигалку.

– Спасибо, не курю... Я вообще-то курил раньше, когда в науке работал, но стали зубы чернеть, да и надоели эти соски. Кто их только придумал и внедрил?

– А с женщинами вы спите? – Бригитт зло так спрашивает, с издевкой.

– Нет, конечно, только со своей женой.

Отвечаю искренно и чувствую, что за моей спиной Бригитт что-то мужу своему переводит и комментирует по-своему. По-немецки. А тот, значит, понятливо головой кивает и говорит:

– Ортодокс.

– Ес-с, ортодокс! – я обрадовался, что одним словом можно все объяснить, ничего к нему не добавляя.

– Не пьет, не курит, мяса не ест, с женщинами, кроме жены, не спит. Настоящий русский ортодокс, – резюмирует Бригитт.

– Ес-с, ес-с! – по-иностранному подтверждаю.

– А каковы впечатления от нашего города? – Бригитт продолжает мосты наводить, чтобы потом еще за что-нибудь зацепиться. – Вы ведь впервые в Берлине?

– Да в первый раз... Хороший город, – я как будто не замечаю подоплеки вопроса, ем сыр с луком. – Только вот дождик сегодняшний заставил меня купить зонтик. За девять марок.

– Вот так вот, да? – Бригитт, похоже, не знает, как реагировать. – Впервые слышу, чтобы советский человек, приехавший в Европу из отсталой России на одну неделю, в первый же день в Берлине купил зонтик от дождя за девять марок. Это сколько же ваших деревянных рублей-то... Вы – настоящий русский непробиваемый ортодокс.

Хозяйка мне как бы комплимент делает. И улыбается от удовольствия, что нашла, чем меня еще уколоть.

– Что делать? – отвечаю, и ладони грею о кружку с чаем, Мартином наполненную. – Не мокнуть же.

Короче, не сложился у нас разговор за вечерним чаем. Я все докушал, допил, сказал «спасибо» по-русски, «данке» по-немецки и ушел к себе в комнату. Спать улегся, но не заснуть. Разволновала меня эта женщина.

Хорошо, приемник у изголовья стоит. Я волну поймал, слушаю. А из динамика через каждые полчаса – родное: «Говорит Москва»... И отпустило маленько.

СТОП-НОГА

На этой станции одно время поезда останавливались как на конечной. Но садоводы, кому дальше надо, чтобы время не терять и в городе не киснуть, досюда, все равно, ехали. Чтобы на свежем воздухе свою электричку дождаться.

Вот и я однажды, тоже еду вечерком – осень на излете была! А за окном не то дождь, не то снег, холодно, сыро. И в вагоне – также. Но у меня все с собой. Периодически опрокидываю бутылочку – согреваюсь.

Слышу: поезд прибыл на конечную станцию. Просим пассажиров выйти из вагонов. Ну, вышел. Темно на улице, ночь почти. Дождь вроде не идет, но какая-то сырость в пространстве. На платформе пара-тройка человек – кто в такую погоду, на ночь глядя, на дачу едет? Одиночки.

Прогуливаюсь по перрону, временами не забываю согреваться. А фонари светят, как из космоса – мутно, белесо и совсем не ярко. Мигают еще. Я, то и дело, вдоль рельсов взгляд бросаю – дальше ехать хочется. Но пока не видно, ни огонька, ни намека. А по часам вроде бы поезд уже должен появиться. Ладно, подождем, воротник поднял, ссутулился, чтобы тепло из себя не выпускать, брожу. Закурил. Вдруг, я и не видел никого, из-за спины голос:

– Молодой человек, угости женщину… покурить.

Вздрогнул от неожиданности, оборачиваюсь… Действительно женщина рядом. Качается. Чего-то еще сказать хочет, но не получается у нее. Инстинктивно оглядываюсь, до ближайшего, нормального пассажира метров тридцать. Это так, на всякий случай. Осматриваю даму: объект вроде бы не опасен, обычная железнодорожная выпивоха. В пальто сером, длинном и грязном, с запахом характерным, на рукавах как будто рыбья чешуя поблескивает. Ну, ты понимаешь, все как положено.

– Дай покурить-то. – Голос хриплый и уже обиженный. Как будто я уже обещал, но обманул.

– Ну, на. – Сигарету сам из пачки вынул, руки у нее грязные, подаю вперед фильтром.

– А прикурить?

Щелкнул зажигалкой, прикурила, как-то боком отошла. Я облегченно вздыхаю, но вижу, обратно плетется.

– Ты чего пьешь-то?

– Одеколон! – Злюсь, начинаю грубить. – Я вам дал сигарету, отстаньте! – Как еще с такими прилипалами быть?

– Ну, ладно. – Отошла, через полминуты опять. – Ну, дай приложиться-то. На один глоточек всего. Не видишь, женщина замерзла?

Зря я тогда на платформе пил… Увидела откуда-то издалека, ее и потянуло. А надо было просто так погулять. Но что делать? Теперь не отстанет, пока на глоточек не дашь.

– Ладно, – говорю, – дам на глоточек, но приложиться не дам. Есть тара какая-нибудь – отолью.

Гляжу, глаза радостно заблестели. Долго роется в своих бездонных карманах… И ничего не находит.

– Куда отлить-то? Видишь, нет ничего! – руки развела.

– Не мой вопрос. – Я опять злюсь.

– Молодой челов-е-ек, – тянет, – я все-таки женщина.

Тянет, икает.

– Стоп-нога. – Обидел, конечно, но уж очень отшить хотелось.

– Грубиян, невоспитанный. Вот сюда лей, – складывает грязные ладони в лодочку.

– Прямо сюда?

– Давай, давай! Очень выпить хоч…ся!

– Ну, уговорила – лью. Держи крепче, не расплескай живительную влагу.

Отлил ей в ладошки немного, выпила, руки облизала и об пальто вытирает.

– А закусить есть?

У меня нет слов. Смотрю в упор, взываю к совести, но та глубоко и надежно упрятана. Смотрит своими маслеными глазами – и хоть бы что.

– Без завтрака сегодня… А уже вечер.

Я все-таки добрый человек: в боковой карман рюкзака лезу, от городского батона отламываю горбушку.

– Спасибо! – хватает булку, отходит, отворачивается и неестественно, наверно, без зубов была, долго ее жует. Я понимаю, что передышка временная – сейчас еще раз закурить попросит. В это время ситуация на дороге меняется – семафор в мою сторону зеленым зажегся. Но поезда все еще не видно… Может, думаю, пока не поздно, перенести рюкзак метров на тридцать. Тогда пострадает еще один, ни в чем не повинный человек. Он и так все видит и наверняка сочувствует. Ладно, остаюсь на месте. Может, сама отвалит.

– Добрый человек, возьми меня с собой, – снова голос из-за спины.

Ну, как ты думаешь, я обалдел. Вот как человеческая доброта к доброму человеку других людей располагает! Стою спиной, не оборачиваюсь, и даже не знаю, что ответить. И съязвить хочется, а может и обидеть еще раз сильно, чтобы задумалась о себе, но не придумаю как. А тетка, опять:

– Ну, возьми меня к себе. Видишь, я одна на станции, совсем промокла. Икаю вот.

– Куда я тебя возьму? – отвечаю грубо, с наездом, чтобы разом покончить со всем этим.

– Как куда? К себе домой! Ты где живешь?

– Неважно! – скажешь, так уплетется следом, потом не отвяжешься. Не возвращаться же в город из-за нее.

– А что ты испугался. Не сделаю я тебе ничего. Погреюсь, отосплюсь и поеду домой.

– Сейчас поезжай.

– Да там эти… Ну, ты их не знаешь, – вспомнила кого-то. – Нет, сейчас не могу. С тобой хочу!

– А я не хочу!

– А я все равно поеду!

– Я тебя сейчас в милицию сдам.

– Кому, Петьке? А зачем я ему нужна? Он наоборот рад будет, что ты меня увезешь, у него сразу показатели по этой станции повысятся. Я же ему все углы обоссала… Не специально, конечно, просто писать очень хотелось… Такая дурочка, простая, – женщина смеется и сморкается в рукав, другим рукавом подтирает нос, продолжает канючить. – Ну возьми меня к себе… Всего на одну ночь-то.

– Да, жена у меня дома. Понимаешь?.. Печку топит. Ужин греет. Ждет, – вру я, уже не выдерживая. – Ну, как ты думаешь: вот мы так приедем? Вдвоем!

– Жена? – трет лоб. – Да, жена – это некстати. Я думала, ты один будешь. Ладно… Лучше я с твоим соседом поеду. Вон поезд твой – не опоздай к своей жене.

Отходит и, не оборачиваясь, идет дальше по перрону в сторону моего одинокого попутчика. Ее штормит жутко… Отмахивается от меня руками, что-то кричит. Я, наконец, облегченно вздохнул, только «соседа» жалко стало.

Так и расстались, и больше эта дамочка мне ни разу не встретилась.

КАК ПЕТУШОК

Максимка подошел и спросил:

– Пап, а налогоплательщик – это тот, кто платит налоги?

– Да.

– А ты платишь налоги?

– Да!

– Пап, помнишь, ты говорил, что кто платит, тот и заказывает музыку?

– Да.

– А ты, какую музыку заказываешь?

– Никакую.

– Почему?

– Потому что для меня музыку заказывают те, кто налоги собирает.

– А тебе нравится эта музыка?

– Нет.

– Зачем ты тогда платишь? – Максимка в недоумении ушел в свою комнату, но скоро вернулся опять.

– Пап, а президент зачем?

– Чтобы управлять нами.

– Как же он может мной управлять, если он меня никогда не видел и ничего мне не говорил?

– Зато ты его каждый день видишь по телевизору.

Максимка задумался.

– А... я понял! Президент мной управляет, как мой петушок, – он главный из моих игрушек, – и он капитан, а я рядовой. И он мной командует, как я захочу.

– Да, примерно так, – я выключил телевизор и ушел на кухню. Максимка догнал следом.

– Пап, а собирает налоги президент?

– Да... и еще многие дяди и тети.

– Давай тогда попросим его, чтобы он не заказывал для нас плохую музыку и не управлял нами за наши налоги... Пусть он стоит себе на полке, как мой петушок.

– Попроси, – рассмеялся я.

_______________________________________________

Владимир Хохлев – прозаик, автор книг «Сказки про царя», «Белая ночь» и других, член Союза писателей России.

 

Сайт редактора



 

Наши друзья















 

 

Designed by Business wordpress themes and Joomla templates.