Владимир ХОХЛЕВ |
В СЕРДЦЕ РОДИНЫ
Рассказ
Я под Москвой служил, в Ногинске, и часто в столицу в местные командировки наведывался. Как-то время свободное выпало, пару часов. Дай, думаю, по Красной площади пройдусь, отмечусь. Когда еще придется? Командировочное удостоверение в норме, «парадка» – так парадная форма в армии зовется – отутюжена на совесть, о стрелки на брюках палец порезать можно. Пошел. Иду, по сторонам смотрю, знакомые с детства силуэты угадываю. На Красную площадь у Исторического музея выполз и остановился. Изучаю. Собор Василия Блаженного, Спасская башня, мавзолей Ленина – быть ему пусту, кремлевские стены зубчатые за ним, рядом елочки голубые. Все маленькое какое-то, соразмерное человеку. С плакатов и открыток совсем другое впечатление. Я в ту пору «Беломор» курил. А солдату в общественном месте, согласно уставу, курить запрещено, только в общественном туалете можно. Но туалета поблизости нет, а курнуть охота. Вы никогда из рукава и в рукав не курили? Если не присматриваться, то и незаметно. Как будто щеку чешешь или рот прикрываешь во время зевка. Короче, закурил аккуратно. Прохаживаюсь вдоль ГУМа, чтобы от урны далеко не отходить и после окурок сразу выбросить, вроде у меня встреча здесь назначена. Одновременно Красную площадь продолжаю изучать. Вдруг во время очередной затяжки – табак в горло. «Беломор» – папиросы без фильтра. Во время солдатских будней помять, растрепать пачку и ее содержимое не мудрено. Вот крошка табачная вместе с дымом и затянулась. Я закашлялся, горько во рту, противно. И сплюнул горечь прямо на булыжную мостовую. Отдышаться не успел, смотрю: курсант с красной повязкой на рукаве от Лобного места через всю площадь в мою сторону бежит. Патруль! Дождался. Как я его не заметил? Подбежал, честь отдает и – как всегда: – Товарищ рядовой, вас вызывает начальник патруля. Пошел, хорошо окурок успел незаметно сбросить. Подхожу, докладываю, как положено: – Товарищ майор, рядовой такой-то по вашему приказанию прибыл. А майор, по лицу видно, вредный и словно жизнью обиженный, говорит – тоже как всегда: – Предъявите ваши документы. Я предъявил, он посмотрел. Фото в военном билете с моим лицом сверил, командировочное удостоверение внимательно прочитал. – Из Ногинска? – спрашивает. – Так точно, товарищ майор, – стою, как положено по уставу, по стойке смирно. – В командировке? – Так точно. – В Москве? – Так точно, товарищ майор. – На Красной площади? А сам откуда? – Из Ленинграда, – тогда еще Санкт-Петербург Ленинградом назывался, – образовалось «окошко» в рабочем графике командировки, решил посетить «сердце Родины», – это я попытался майора на шутливый тон переключить. Не вышло. – Что же вы, солдат, в «сердце Родины» плюете, – майор серьезность сохраняет, и даже суровости добавил. – Виноват, товарищ майор, – в таких случаях лучше не отпираться. Как только он через всю площадь мой плевок заметил? – горечь в горле застряла, откашлялся и сплюнул. – На мостовую? – Виноват, товарищ майор. – Носовой платок есть? Покажите. – Так точно, – отвечаю, а сам боюсь, что он все проверять начнет. И наличие иголки с ниткой, и носки, и нижнее белье. Есть примеры, когда патруль раздевал солдата до трусов, если не к чему придраться было. А у меня «вшивничек» под рубашкой, тельняшка на начесе, чтобы не мерзнуть. Но у этого другая тема. Я показал, что просили. – Так что же вы, товарищ солдат, в общественном месте проявили такое бескультурье? Я чувствую, что каждое произнесенное мной слово обернется против меня, стою, молча, голову понурив. А майор дальше чешет, все по уставу: – Придется выписать вам предписание, – и в карман полез, за бланками – вот я попал! Короче говоря, вручили мне предписание явиться в комендатуру «за недостойное и бескультурное поведение в общественно-значимом месте», не пояснив, какое именно поведение и в каком именно месте. Я предписание получил, спрашиваю четко, по уставу: – Разрешите идти? – Разрешаю. Мы обменялись с майором отданием чести, я скомандовал себе «кру-у-гом», развернулся и с левой ноги отошел. Сначала строевым, затем перешел на обычный шаг. Иду по Красной площади, не оборачиваясь, смех меня изнутри давит и по лицу в улыбке сияющей расплывается. Хорошо майор сзади не видит настроения наказанного. Дело в том, что наказал товарищ майор сам себя. По уставу он должен у себя оставить копию документа с фамилией нарушителя и характером проступка. Для этого предписание выписывается в двух экземплярах, под копирку. В моем случае копирка лежала мажущим слоем вверх, и копия отпечаталась на обратной стороне самого предписания. Я это сразу заметил, когда он предписание мне выписывал. Естественно, ни в какую комендатуру я не пошел. Не повезло товарищу майору, внимательнее надо быть при исполнении своих должностных обязанностей. Особенно в «сердце Родины».
ОРТОДОКС
Я как-то на весенних каникулах – еще до ликвидации СССР – был в Германии, в Берлине. Вы наверняка слышали про тогдашние визиты по обмену. Сначала к нам приехали школьники немцы, а через два месяца и мы делегацией из двенадцати человек отправились. Расселили нас по семьям, меня, как руководителя группы, к директору гимназии по имени Мартин. В вечер знакомства забавная история приключилась… Я тогда по-немецки – ни бельмеса, Мартин по-нашему – тоже. По-русски лопотала его жена Бригитт, но как выяснилось, это обстоятельство не могло в должной мере способствовать общению. Россию и русских Бригитт не то что не любила – ненавидела. Сразу после встречи на вокзале, я оказался в директорской квартире, на последнем этаже дома, в центре Берлина. Ну, хозяйка меня, естественно, принимать взялась. Отдельную комнату с мансардным окном выделила, «нужные места» показала, к ужину пригласила. Рассказала, где у них гладильная доска, где микроволновка и все прочее. Чтоб, значит, я сам ориентировался в квартире и ни от кого не зависел. Ключи мне выдала – для полной свободы, и уходить собралась. Я вещи бросил и – следом. Вдруг, думаю, незнакомый замок, с первого раза не закроется. Не сидеть же тут весь день. А вечером уже распаковался, переоделся в домашнее. К ужину вышел. В столовой – со встроенным стеклянным зимним садом посередке – вручил хозяйке русскую матрешку и объяснил её принцип. Та хмыкнула, разыграла удивление, но подарок приняла. Затем зажгла свечи и пригласила садиться за стол. Я сел между хозяйкой и хозяином. А через некоторое время понял, что Бригитт, невысокая, плотного сложения, с плоским подбородком и прямой черной челкой немка, не воспринимает ничего русского. И меня, естественно, – заранее, еще до того, как мы познакомилась. Ее взгляд оказался красноречивее всяких слов. Мартин был более лоялен, он откупорил бутылку вина и попытался наполнить мой бокал. Я в то время постился, вина не пил, поэтому взял и перевернул бокал кверху ножкой. Поворачиваюсь лицом к Мартину и с сожалением развожу руки в стороны. – Пьете только водку? – слышу из-за спины. – Нет, водку тоже не пью. Я совсем не пью. От водки и вина у меня голова болит. – Тогда пейте «джус». Что вам положить? Это салат из креветок, это мясной, это с сыром и луком. Берите бекон и спаржу, чувствуйте себя как дома. – Мне с сыром и луком, – говорю, – потому что я мяса не ем. И спаржи положите, пожалуйста. – Вегетарианец? – Бригитт с иронией спрашивает. – Так точно, вегетарианец, – смущенно к Мартину поворачиваюсь, в расчете на моральную поддержку. Тот головой понимающе кивает и произносит что-то типа «вегетэре». Не знаю, на каком это языке. – Можно курить, – Бригитт пепельницу подталкивает и зажигалку. – Спасибо, не курю... Я вообще-то курил раньше, когда в науке работал, но стали зубы чернеть, да и надоели эти соски. Кто их только придумал и внедрил? – А с женщинами вы спите? – Бригитт зло так спрашивает, с издевкой. – Нет, конечно, только со своей женой. Отвечаю искренно и чувствую, что за моей спиной Бригитт что-то мужу своему переводит и комментирует по-своему. По-немецки. А тот, значит, понятливо головой кивает и говорит: – Ортодокс. – Ес-с, ортодокс! – я обрадовался, что одним словом можно все объяснить, ничего к нему не добавляя. – Не пьет, не курит, мяса не ест, с женщинами, кроме жены, не спит. Настоящий русский ортодокс, – резюмирует Бригитт. – Ес-с, ес-с! – по-иностранному подтверждаю. – А каковы впечатления от нашего города? – Бригитт продолжает мосты наводить, чтобы потом еще за что-нибудь зацепиться. – Вы ведь впервые в Берлине? – Да в первый раз... Хороший город, – я как будто не замечаю подоплеки вопроса, ем сыр с луком. – Только вот дождик сегодняшний заставил меня купить зонтик. За девять марок. – Вот так вот, да? – Бригитт, похоже, не знает, как реагировать. – Впервые слышу, чтобы советский человек, приехавший в Европу из отсталой России на одну неделю, в первый же день в Берлине купил зонтик от дождя за девять марок. Это сколько же ваших деревянных рублей-то... Вы – настоящий русский непробиваемый ортодокс. Хозяйка мне как бы комплимент делает. И улыбается от удовольствия, что нашла, чем меня еще уколоть. – Что делать? – отвечаю, и ладони грею о кружку с чаем, Мартином наполненную. – Не мокнуть же. Короче, не сложился у нас разговор за вечерним чаем. Я все докушал, допил, сказал «спасибо» по-русски, «данке» по-немецки и ушел к себе в комнату. Спать улегся, но не заснуть. Разволновала меня эта женщина. Хорошо, приемник у изголовья стоит. Я волну поймал, слушаю. А из динамика через каждые полчаса – родное: «Говорит Москва»... И отпустило маленько.
СТОП-НОГА
На этой станции одно время поезда останавливались как на конечной. Но садоводы, кому дальше надо, чтобы время не терять и в городе не киснуть, досюда, все равно, ехали. Чтобы на свежем воздухе свою электричку дождаться. Вот и я однажды, тоже еду вечерком – осень на излете была! А за окном не то дождь, не то снег, холодно, сыро. И в вагоне – также. Но у меня все с собой. Периодически опрокидываю бутылочку – согреваюсь. Слышу: поезд прибыл на конечную станцию. Просим пассажиров выйти из вагонов. Ну, вышел. Темно на улице, ночь почти. Дождь вроде не идет, но какая-то сырость в пространстве. На платформе пара-тройка человек – кто в такую погоду, на ночь глядя, на дачу едет? Одиночки. Прогуливаюсь по перрону, временами не забываю согреваться. А фонари светят, как из космоса – мутно, белесо и совсем не ярко. Мигают еще. Я, то и дело, вдоль рельсов взгляд бросаю – дальше ехать хочется. Но пока не видно, ни огонька, ни намека. А по часам вроде бы поезд уже должен появиться. Ладно, подождем, воротник поднял, ссутулился, чтобы тепло из себя не выпускать, брожу. Закурил. Вдруг, я и не видел никого, из-за спины голос: – Молодой человек, угости женщину… покурить. Вздрогнул от неожиданности, оборачиваюсь… Действительно женщина рядом. Качается. Чего-то еще сказать хочет, но не получается у нее. Инстинктивно оглядываюсь, до ближайшего, нормального пассажира метров тридцать. Это так, на всякий случай. Осматриваю даму: объект вроде бы не опасен, обычная железнодорожная выпивоха. В пальто сером, длинном и грязном, с запахом характерным, на рукавах как будто рыбья чешуя поблескивает. Ну, ты понимаешь, все как положено. – Дай покурить-то. – Голос хриплый и уже обиженный. Как будто я уже обещал, но обманул. – Ну, на. – Сигарету сам из пачки вынул, руки у нее грязные, подаю вперед фильтром. – А прикурить? Щелкнул зажигалкой, прикурила, как-то боком отошла. Я облегченно вздыхаю, но вижу, обратно плетется. – Ты чего пьешь-то? – Одеколон! – Злюсь, начинаю грубить. – Я вам дал сигарету, отстаньте! – Как еще с такими прилипалами быть? – Ну, ладно. – Отошла, через полминуты опять. – Ну, дай приложиться-то. На один глоточек всего. Не видишь, женщина замерзла? Зря я тогда на платформе пил… Увидела откуда-то издалека, ее и потянуло. А надо было просто так погулять. Но что делать? Теперь не отстанет, пока на глоточек не дашь. – Ладно, – говорю, – дам на глоточек, но приложиться не дам. Есть тара какая-нибудь – отолью. Гляжу, глаза радостно заблестели. Долго роется в своих бездонных карманах… И ничего не находит. – Куда отлить-то? Видишь, нет ничего! – руки развела. – Не мой вопрос. – Я опять злюсь. – Молодой челов-е-ек, – тянет, – я все-таки женщина. Тянет, икает. – Стоп-нога. – Обидел, конечно, но уж очень отшить хотелось. – Грубиян, невоспитанный. Вот сюда лей, – складывает грязные ладони в лодочку. – Прямо сюда? – Давай, давай! Очень выпить хоч…ся! – Ну, уговорила – лью. Держи крепче, не расплескай живительную влагу. Отлил ей в ладошки немного, выпила, руки облизала и об пальто вытирает. – А закусить есть? У меня нет слов. Смотрю в упор, взываю к совести, но та глубоко и надежно упрятана. Смотрит своими маслеными глазами – и хоть бы что. – Без завтрака сегодня… А уже вечер. Я все-таки добрый человек: в боковой карман рюкзака лезу, от городского батона отламываю горбушку. – Спасибо! – хватает булку, отходит, отворачивается и неестественно, наверно, без зубов была, долго ее жует. Я понимаю, что передышка временная – сейчас еще раз закурить попросит. В это время ситуация на дороге меняется – семафор в мою сторону зеленым зажегся. Но поезда все еще не видно… Может, думаю, пока не поздно, перенести рюкзак метров на тридцать. Тогда пострадает еще один, ни в чем не повинный человек. Он и так все видит и наверняка сочувствует. Ладно, остаюсь на месте. Может, сама отвалит. – Добрый человек, возьми меня с собой, – снова голос из-за спины. Ну, как ты думаешь, я обалдел. Вот как человеческая доброта к доброму человеку других людей располагает! Стою спиной, не оборачиваюсь, и даже не знаю, что ответить. И съязвить хочется, а может и обидеть еще раз сильно, чтобы задумалась о себе, но не придумаю как. А тетка, опять: – Ну, возьми меня к себе. Видишь, я одна на станции, совсем промокла. Икаю вот. – Куда я тебя возьму? – отвечаю грубо, с наездом, чтобы разом покончить со всем этим. – Как куда? К себе домой! Ты где живешь? – Неважно! – скажешь, так уплетется следом, потом не отвяжешься. Не возвращаться же в город из-за нее. – А что ты испугался. Не сделаю я тебе ничего. Погреюсь, отосплюсь и поеду домой. – Сейчас поезжай. – Да там эти… Ну, ты их не знаешь, – вспомнила кого-то. – Нет, сейчас не могу. С тобой хочу! – А я не хочу! – А я все равно поеду! – Я тебя сейчас в милицию сдам. – Кому, Петьке? А зачем я ему нужна? Он наоборот рад будет, что ты меня увезешь, у него сразу показатели по этой станции повысятся. Я же ему все углы обоссала… Не специально, конечно, просто писать очень хотелось… Такая дурочка, простая, – женщина смеется и сморкается в рукав, другим рукавом подтирает нос, продолжает канючить. – Ну возьми меня к себе… Всего на одну ночь-то. – Да, жена у меня дома. Понимаешь?.. Печку топит. Ужин греет. Ждет, – вру я, уже не выдерживая. – Ну, как ты думаешь: вот мы так приедем? Вдвоем! – Жена? – трет лоб. – Да, жена – это некстати. Я думала, ты один будешь. Ладно… Лучше я с твоим соседом поеду. Вон поезд твой – не опоздай к своей жене. Отходит и, не оборачиваясь, идет дальше по перрону в сторону моего одинокого попутчика. Ее штормит жутко… Отмахивается от меня руками, что-то кричит. Я, наконец, облегченно вздохнул, только «соседа» жалко стало. Так и расстались, и больше эта дамочка мне ни разу не встретилась.
КАК ПЕТУШОК
Максимка подошел и спросил: – Пап, а налогоплательщик – это тот, кто платит налоги? – Да. – А ты платишь налоги? – Да! – Пап, помнишь, ты говорил, что кто платит, тот и заказывает музыку? – Да. – А ты, какую музыку заказываешь? – Никакую. – Почему? – Потому что для меня музыку заказывают те, кто налоги собирает. – А тебе нравится эта музыка? – Нет. – Зачем ты тогда платишь? – Максимка в недоумении ушел в свою комнату, но скоро вернулся опять. – Пап, а президент зачем? – Чтобы управлять нами. – Как же он может мной управлять, если он меня никогда не видел и ничего мне не говорил? – Зато ты его каждый день видишь по телевизору. Максимка задумался. – А... я понял! Президент мной управляет, как мой петушок, – он главный из моих игрушек, – и он капитан, а я рядовой. И он мной командует, как я захочу. – Да, примерно так, – я выключил телевизор и ушел на кухню. Максимка догнал следом. – Пап, а собирает налоги президент? – Да... и еще многие дяди и тети. – Давай тогда попросим его, чтобы он не заказывал для нас плохую музыку и не управлял нами за наши налоги... Пусть он стоит себе на полке, как мой петушок. – Попроси, – рассмеялся я.
_______________________________________________
Владимир Хохлев – прозаик, автор книг «Сказки про царя», «Белая ночь» и других, член Союза писателей России. |