ГОЛОС МИНУВШЕГО

ТАКИМ МЫ ЕГО ПОМНИМ

Воспоминания

Он идет по Петербургу, и полгорода с ним здоровается. Его знают художники, писатели, артисты, книжники, антиквары, коллекционеры, редакторы и издатели, вся творческая и не очень творческая интеллигенция, а также огромная читательская аудитория, потому что тиражи книг, проиллюстрированные братьями Трауготами, исчисляются многими миллионами экземпляров.

В длинном кожаном пальто, на голове велюровая шляпа с широкими полями, идет вразвалочку, грузно – в последнее время у него сильно болят ноги, но ходить с палкой Валерий Георгиевич Траугот не желает. Всегда аккуратно подстриженная седая борода и щегольски подкрученные усы, всегда костюм-тройка, галстук или бабочка. Крутой сократовский лоб, голубые глаза и взгляд – светлый, легкий, доверчивый, доброжелательный и открытый. Так смотрят дети. Но этот взгляд особенный: все подмечающий, даже малейшие детали, взгляд художника.

Валерий Георгиевич Траугот – стопроцентный интеллигент старой закваски, аристократ во всем – почти ископаемое существо в нашей циничной действительности. А вот руки у него совсем не аристократические, широкие, как у кузнеца или землекопа. Руки скульптора! Ведь по образованию он скульптор. Этими руками из большого куска жесткого кровельного железа в течение получаса он на наших глазах вырезал закрученную спиралью змею с воротником, украшенным чеканкой (это было 31 декабря, перед Новым годом – Годом Змеи), и она покачивалась своим грациозным железным туловищем и мелодично позванивала под елкой. Он вообще был человек мастеровитый: сам натягивал на подрамники и грунтовал холсты, любил плотницкий инструмент, очень радовался, купив хорошую дрель. Удивительно, как этими же ручищами он создавал нежные, прихотливые, воздушные и очень точные рисунки…

Таким мы его помним. Более двадцати лет мы знали друг друга, работали вместе в издательстве «Светлячок», а потом в маленьком издательстве «Царское Село», которое располагалось в его мастерской.

Желтые занавески на огромных окнах, стеллажи с книгами, лестница на антресоли, где набираются и верстаются книжки, столы с завалами журналов и рисунков. И посреди всего этого художественного беспорядка, на свободном пятачке стола, примостился со своими бумагами и кистями сам мэтр, в костюме с иголочки, в нарядной жилетке и галстуке, и, невзирая на редакционную суету и гам, сосредоточенно рисует.

В совместной работе Александра и Валерия Трауготов есть одна особенность, которая заставляет делать множество повторений и вариантов, потому что трудятся они без эскизов, карандаша и резинки. Исправить ничего нельзя. Часть рисунков пойдет в корзину – на выброс, часть – на их собственный конкурс, и победит самая точная по замыслу, самая изящная и непосредственная по исполнению. Они называют это французским словом «туше» – «прикосновение». Работа должна производить впечатление легкого прикосновения, полета пера или кисти.

На столах в мастерской, в ворохах рисунков все смешалось: град Петров и блокадный Ленинград, северные сказки и Мастер с Маргаритой, Карлик-Нос и Синяя птица. Шпили соборов протыкают кружевные облака, через речки перекинулись горбатые мостики, улочки заполнены пешеходами и каретами, а дома с высокими крышами населены: в окнах маячат любопытные лица, дремлющие кошки, горшки с геранью. Здесь обитают античные боги и богоподобные люди, кони, львы и прекрасные мифические создания – кентавры и сирены. Все переплелось в хороводе страстей и драматических событий.

Или приходит Траугот в мастерскую и говорит: «Только что купил воспоминания дочери Столыпина, открыл в метро и тут же наткнулся на любопытную сцену, связанную с моим дедом». А ведь сцена-то и в самом деле прелюбопытная.

«Мысленно переживая эти последние месяцы жизни моего отца, вспоминаю я один удивительный случай.

Бывал у папá доктор Траугот, бывший товарищ папá по университету. Они не видались со студенческих времен и встретились снова в бытность моего отца уже премьером, когда Траугот обратился к папá официально по поводу какого-то дела. Но официальные отношения сразу были отброшены, и этот доктор продолжал бывать в доме в качестве друга.

Приезжаем мы раз в Колноберже, и папá, здороваясь, сразу говорит мне спокойным, самым обыкновенным голосом:

– Знаешь, Траугот умер.

Я спрашиваю:

– Была телеграмма?

На что папá так же спокойно, будто дело идет о самой обыденной вещи, говорит:

– Нет, он сам явился ко мне ночью, сказал, что умер, и просил позаботиться о его жене.

А потом мамá рассказывает, что папá ночью разбудил ее и сказал, что Траугот умер.

Вечером того же дня была получена телеграмма с этим же известием. Надо прибавить, что менее суеверного и склонного к каким бы то ни было мистическим переживаниям человека, чем мой отец, трудно было сыскать».

В генеалогическом древе Трауготов можно найти известных ученых, военных, писателей, врачей. Отец был известным художником, и в семье рисовали все: мама, брат мамы. Не удивительно, что маленькие Александр и Валерий взяли в руки карандаш раньше, чем научились читать и писать. У отца, Георгия Николаевича Траугота, отношения с властями были довольно напряженные, он имел свойство говорить то, что думал, и на собраниях не голосовал, как было предписано. Его клеймили за формализм, а сыновьям не дали учиться в Академии художеств, Валерий вынужден был уехать на учебу в Москву.

И воспитали братьев Трауготов не по-современному. Когда в комнату входила женщина, Валерий Георгиевич вставал, несмотря на то, что далеко не все женщины понимали, почему он это делает, а многие просто не замечали. Говорил он с дворником или водопроводчиком так же внимательно, как с каким-нибудь профессором. Так же серьезно говорил и с детьми. Однажды к нему привели восьмилетнюю девочку с интересными рисунками, и в разговоре с ней Траугот выяснил, что она никогда не была в Русском музее и представления не имеет о существовании Брюллова или Репина. И тогда он взял ее за руку и повел в музей, водил по залам, рассказывал о художниках.

Примеров такой душевной щедрости можно припомнить много. Траугот с большой охотой делился не только своими знаниями, но и своим временем. Однажды, тоже перед Новым годом, он долго сосредоточенно клеил и разрисовывал футляры для книжки-малютки «Сонеты» Шекспира, только что вышедшей у них с братом. Так он готовил подарки для тех, кто должен был прийти в мастерскую справлять Новый год.

Он владел скорочтением. Книги буквально «глотал», но при этом запоминал даже мелкие подробности. С этой его особенностью мы постоянно сталкивались. Его с полным основанием можно было назвать энциклопедистом: знания были огромны и разнообразны, он прекрасно знал литературу и историю, особенно увлекался античностью. И был Траугот не только умным, но и остроумным человеком, ему нравилось слушать и рассказывать веселые истории.

Однажды мы вместе с ним поехали по издательским делам в Москву. В столицу прибыли большой группой на редакционном автобусе. В качестве поощрения за прилежную работу взяли с собой молоденькую верстальщицу, которая никогда не была в Москве. Она бы и не увидела Москву, в лучшем случае добралась бы до ГУМа. Однако Траугот решил расширить ее кругозор. Он повел ее по городу: по Тверской на Красную площадь и дальше, рассказывая обо всем, что видели. У храма Христа-Спасителя неожиданно столкнулись с большим начальником питерского Союза художников. Какая встреча! Траугот представляет: «А это наша сотрудница!» Повисла пауза, начальник оценивающе осмотрел девушку, а потом сказал с пониманием: «Одобряю». Для Траугота – удовольствие на весь день. И даже вечером, посмеиваясь и потирая руки, он говорил: «Завтра он приедет домой, и весь Союз художников, и весь Петербург будет говорить про мою сотрудницу!»

В тот же день случилась еще одна знаменательная встреча. Идут по улице, навстречу бомж. «Помогите, чем можете, бедному художнику». Траугот роется в карманах своего длинного светлого плаща, выгребает всю мелочь и ссыпает ему в руки. И тогда бомж, обращаясь к юной спутнице Траугота, проникновенно сказал: «Ну вот, а ты говоришь, что у него нет сердца…» Этот случай Траугот потом часто вспоминал.

Его веселила история, которая произошла на одной из выставок. Подошла к нему пожилая женщина, явно старше его по возрасту, и взволнованно говорит: «Как я рада, Валерий Георгиевич, что наконец-то увидела вас! Ведь я выросла на ваших книжках…»

Однажды на стене лестницы, где находилась редакция детского журнала, он нарисовал большого кентавра, трубящего в рог. Два часа гулял кистью по штукатурке. А в графической мастерской на Васильевском острове, в подвальном белом оштукатуренном помещении с низкими потолками, где были выставлены иллюстрации братьев Трауготов к «Науке любви» Овидия, он нарисовал пять кошек. Как живые, они непринужденно сидели и ходили у самого пола, одна - хвост трубой - огибала, обтекала угол. Была там черная кошка, была пестрая, была сиамская… Точно схвачены движения и особая кошачья грация. Он любил кошек, а также слонов, бурундуков, собак, крокодилов и всех-всех животных. У него был талант анималиста. С детства он ходил в зоопарк рисовать животных, а взрослым знал всех обитателей нашего зоопарка по именам. Любил цирк, дружил с Запашными.

«Художников, создавших знаменитые торговые марки, знают во всем мире, они заработали на них огромное состояние. А ведь о тебе никто и не вспомнит», – полушутя, говорил Валерий Траугот, сидя со своим приятелем-художником в одном из питерских ресторанов. Разговор был не случаен: ликероводочный завод заказал художнику торговую марку для своей продукции. Композицию художник придумал: бегущий олень на фоне восходящего солнца. Солнце он изобразил, а олень не получался. Тогда-то Траугот в течении пяти минут изобразил на салфетке бегущего оленя, да так, что бежит он и по сей день на водочных этикетках завода «Ливиз».

Валерия Георгиевича Траугота отпевали хмурым октябрьским днем там же, где и крестили – в Князь-Владимирском соборе на Петроградской стороне. Когда гроб выносили, вышло солнце и зазвонил колокол – Петербург прощался с художником.

Печален вид осиротевшей мастерской на Васильевском. Голые стены, пыльные книги, банки с засохшей краской. Но в памяти все живо. Большие полотна и поменьше, все удивительно яркие. Рисованные плакаты выставок. На мольберте огромное полотно: булгаковская Маргарита летит в синей ночи над Москвой.

Над столом, за которым когда-то и пировали и рисовали, и говорили без конца, большой портрет Александра и Валерия Трауготов, в правом углу четверостишие: «Движимый раскаянием, я за все плачу, не хочу быть Каином, Авелем хочу».

А в прихожей, на вешалке, так и висит одинокая велюровая шляпа с широкими полями.

_______________________________________________________

Валерий Георгиевич Траугот (1936 – 2009) – российский книжный график, участник творческого содружества Г.А.В. Траугот (с отцом Георгием и братом Александром), член Союза художников России. Всего художники проиллюстрировали более 200 книг, на различных творческих конкурсах получили более 30 дипломов, их работы находятся в музеях и частных коллекциях России, Европы, США и Израиля.

Валерий Траугот был другом редакции журнала «Северная Аврора», его творчеству посвящен № 3 журнала за 2006 год.

Елена Матвеева – прозаик, автор книг «Асфодель – цветок смерти», «Сальто-мортале на голову слона», «Черновой вариант» и других, член Союза писателей Санкт-Петербурга.

Александр Толстиков – прозаик, автор книг «Венецианский странник», «Звезда Улугбека», «Гражданин небесного отечества» и других, член Союза писателей Санкт-Петербурга.