ЯПОНСКИЙ БОГ

В Киото есть храмик – всего ничего.

Украшены свастикой стены его –

Для Будды естественный символ:

«Здесь-де восходящего солнца страна,

От коего, дескать, вся жизнь рождена,

Что и подтверждается сим, мол».

Для нас же солярного знака излом

Паучьей опасностью дышит и злом,

Хоть нам и известен генезис

Крестовой символики, вовсе не злой,

Но тут наносной доминирует слой,

Как Вайль бы сказал или Генис.

Ну, пусть не сказали бы – дело не в том,

А все же признаемся: страшный тевтон

Нам памятен; это меняет

Семантику знака: отдушки не те,

И Будда, с нацистом сроднясь во кресте,

По-моему, в чем-то теряет.

В любом из евреев – и в каждый момент –

Арахнофобический жив рудимент,

И ужас на сердце нисходит:

Ведь то, с чем входила к нам свастика та,

Как с гуся вода или с Васьки-кота

Линялая шерстка, – не сходит.

При этом в мозгу непрестанно звучит:

«Дахау, Хатынь, Бабий Яр, Моабит,

Треблинка, Освенцим», – как будто

Сто лет не прошло (так и правда ж, не сто),

Никто не забыт, не забыто ничто,

Хайль Гитлер, и был ли капут-то?

О, генная память всегда под рукой,

И мнится: возможен сценарий такой,

Что зрители вздрогнут и ахнут…

Но будут ли зрители в этом кино,

Где Будда, одернув свое кимоно,

Пролает молящимся: «Ахтунг!»?

Октябрь уж наступил…

Ветра к осенней дате оскопили

курчавый лес. Кровавая заря,

а также листьев дактилоскопия

свидетельствуют против октября.

Но, будучи субстанцией природной

И приходящей в сроки, что ни год,

Он мыслит эту логику негодной,

И за собой вины не признает,

И говорит, что действовать иначе

Он не имел ни времени, ни сил

И рамок предназначенной задачи

Ни на полшага не переступил;

Он говорит, что так всегда и будет,

Как предначертано календарем,

И ежели сейчас его осудят,

То что же станут делать с ноябрем?

И в этом видно правду, как во всякой

Логичной речи, четкой и простой,

И голый лес, застывший раскорякой,

Развел руками перед Судиёй.

Новый стиль

Курчавым будучи и юным,

я сочинять стихи умел

и к поэтическим перунам

предрасположенность имел.

Гордясь призванием поэта,

не без лирической тоски

я рифмовал и то, и это,

приподымаясь на носки;

стремясь к изысканности тона,

на перепутье всех дорог

я, как на стул, во время оно

взбирался на высокий слог.

Но, полысев средь вихрей бурных,

стоять, освоив пьедестал,

на несколько карикатурных

котурнах как-то подустал.

Теперь пришла пора другая.

Я не пылаю, не горю,

а хладнокровно излагаю

и по-простецки говорю:

все пройдет, как с белых яблонь,

так как жизнь – всего лишь миг.

Хорошо еще, что я, блин,

это вовремя постиг.

Творческие планы

Напишу-ка роман со стрельбой,

С авантюрно-кровавым сюжетом,

Экшн эдакий, фикшн какой…

Впрочем, даже не будем об этом.

Чем, словесную плоть теребя,

Возбуждать вожделенье невежи,

Лучше мне говорить про себя

(а не вслух)

про себя и себе же.

Предварительные итоги

Пора подытоживать: что ты за гусь?

К себе пригляжусь и в себе разберусь,

Итог подведу, как дотошный биограф:

Жена моя – Русь,

Весна моя – гнусь,

И только одно утверждать не берусь:

Сестра моя – жизнь или кинематограф?

* * *

Когда тебе за пятьдесят,

не напрягай напрасно нервы:

никто не даст за пятьдесят –

не то что граммов, но и евро.

Ушла рысистость, меркнет глаз,

тускнеет шерсть, редеет грива,

не тот аллюр, не тот окрас,

и бабки стали некрасивы.

Но не угас былой огонь,

и если спросишь ядовито:

«Куда ты скачешь, гордый конь,

и где отбросишь ты копыта?» –

я, подтянув свою супонь,

отвечу ржаньем: «Да иди ты!»

_______________________________________________

Николай Голь – поэт, переводчик, публицист, автор книг «Речевая характеристика», «Наше наследие», «55 экземпляров» и других, член Союза писателей Санкт-Петербурга.